Зови меня ястребом - Константин Щипачев Страница 25

Солнце клонилось к горизонту. Новенькая «Audi» шелестела покрышками по асфальту и несла трех мужчин на юг — в городок районного масштаба под названием «Пугачев»…

Сначала Суходольский безмятежно просматривал фильм по встроенному в подголовник водителя DVD. Потом погасил экран, тяжело вздохнул:

— Мда. Прав был один товарищ, сказав: «Пока народ безграмотен, из всех видов искусств важнейшими для нас являются кино и цирк». Но я, молодые люди, настоятельно рекомендовал бы вам смотреть старые фильмы. В новых — многовато глупости и грязи…

То ли от угасавшего дня, то ли в предчувствии долгой ночной дороги, то ли от монотонности безрадостной картины за окнами роскошного, пахнущего новенькой кожей салона, разговор не расходился. Иногда перекидывались малозначащими фразами; пили кофе из термоса; Вадим пытался выяснить дальнейший после Пугачева маршрут… А в основном безмолвствовали. Видно, созерцая проносившуюся мимо нищету и разруху, рассуждать об отвлеченном и возвышенном не хотелось. Яровой с Сергеевым нашли бы о чем вспомнить — оба служили, воевали. Но шеф не в теме. Неудобно. Вот и думал каждый о своем, пока Суходольский не приказал остановиться.

По обе стороны плавного поворота трассы торчали остовы разрушенных деревенских домишек; темнели пятна заброшенных садов. Лишь одно кособокое строение с почерневшими стенами казалось обитаемым — во дворике за повалившимся забором на бельевой веревке колыхалась пара постиранных наволочек и цветастый платок. Против домишки у дороги сидела в лохмотьях бабка. Перед закутанными в шаль коленками лежало перевернутое цинковое корыто с дырявыми боками; на корыте стояла миска полная зеленых яблок.

«Audi» бесшумно застыл рядом.

Пожелав размять затекшие ноги, из салона вышли все. Марк Антонович, потирая поясницу, неспешно приблизился к торговке, поздоровался. Вадим с Константином с наслаждением закурили…

— Что же, мамаша, одна здесь живете или с родней? — вежливо интересовался Суходольский, оценивая «витрину».

— Одни с дедом живем, одни, — рассыпала старая женщина вокруг глаз паутинки морщин.

— А где ж соседи?

— Старики померли. Молодежь — кто не спился, посъехал. Одни мы тут остались. Вот помрем, и пропала наша деревня, пропала…

— А давно ли она стоит на повороте?

— Давно, сынок… Прадед, царство ему небесное, сказывал, будто Екатерина повелела селить чужеземцев на левом берегу Волги. Так и родилася наша деревня. Название-то у ней было другое до революции… запамятовала, какое… На немецкий лад.

— Чем же питаетесь? Как хвори лечите?

— Травушку и цвет собираем, листочки рвем, сушим. Пьем настойки, отвары. А дед мой с котомочкой ходит в соседнюю Марьевку — получает там пенсию за двоих и покупает кое-что из продуктов. Голодно, сынки, но мы не жалуемся — в войну-то и хужее бывало…

— Я куплю все, — кивнул на яблоки Суходольский.

Не веруя в удачу, бабка засуетилась:

— Ой, сейчас в мешочек упакую. Сейчас…

— Ненужно. Возьмите.

Курившие неподалеку мужчины заметили, как шеф сунул в сморщенную ладонь старушки несколько тысячных купюр, подхватил с тарелки три верхних яблока и зашагал прочь.

— Сынок! Сынок!.. — полетело вслед.

— Поехали! — не оборачиваясь, бросил Суходольский.

И, оставив на обочине обескураженную сельчанку, «Audi» рванула дальше — на юго-запад, где еще краснели всполохи вечерней зари…

После остановки разговор и вовсе угас. Мужчины вгрызались в твердые, невкусные яблоки, морщились, но ели их и молчали.

Общего у них было мало, гораздо большее разъединяло. Суходольскому — пятьдесят четыре; ученый-интеллигент, доктор наук, сумевший в перестроечно-перестрелочные времена переквалифицироваться в требовательного, хитрого и удачливого бизнесмена. Сергееву сорок семь, потомственный вояка, окончил академию, служил в спецназе ФСБ; специалист своего дела, строг, придирчив и беспощаден. Яровой — самый молодой — тридцать шесть; майор спецназа и тоже успел повоевать; виртуозный музыкант-самоучка, поклонник андеграунда и прочего малопонятного искусства; пофигист, плюющий на устои, законы, власть и на все происходящее вокруг.

Одному богу известно, что конкретно думал каждый из этих людей, но мысли их еще долго вертелись вокруг несчастной бабки, меряющей благополучие критериями давно минувшей войны; от рождения до старости пахавшей на земле и оставшейся под конец жизни у разбитого жестяного корыта.

— Пугачев, — объявил Сергеев, когда небо утеряло последние краски. — Тебя куда?

— К «Мельнице».

Безрассудная смелость гитариста развеселила. Марк Антонович в шутку посетовал:

— Сдается, ты круто подсел на адреналин. Или я нанял в охрану заурядного мазохиста.

— Ни то, ни другое. Хочу отдать долг.

— Ага. Проломить еще одну голову.

— Не. Для этого мне аванс был бы не нужен.

— Ладно, иди быстрее — вот твоя «Мельница». Сколько тебе нужно времени?

— Двадцать минут…

* * *

— О! Костя! С лунохода, што ль, свалился? — расплылся в улыбке дядя Петя.

Молодой мужчина взбежал по ступенькам крыльца, прислонил к перилам черный футляр с гитарой, крепко пожал дедовскую ладонь.

— Тебя нонче-то и не узнать, — довольно рассматривал его дед. — Прям франт! С побитым фасадом.

— Сам удивляюсь. Как обстановка в заведении?

— С утра-то приезжали: и менты, и прокурорские… А сейчас тишина. Человек пять-шесть гостей сидит — выпивает, кушает. Твои ребята в сборе — уже играют.

— А эта… новенькая девчонка?

— Катька-то? Тута — куда ей деться. Готовится к выходу на сцену.

— Катей, значит, зовут?

Швейцар хитро прищурился:

— Аль приглянулась?

— Экий ты любопытный, дядя Петя. Вряд ли — староват я для нее. Ладно, зайду на пару минут. Если что — мы друг друга не видели.

Спустившись вниз и незаметно проскочив по коридорам, Яровой подошел к двери, взялся за ручку, потянул. Закрыто изнутри.

Прислушиваясь, тихо постучал.

— Катя! Открой, Катя.

В «шкатулке» послышались торопливые шаги. Щелкнула задвижка.

— Вы? — отшатнулась девушка, прикрывая нагую грудь. — Проходите.

Пропустив его, выглянула в коридор, бесшумно заперла дверь. Повернувшись, стыдливо отвела взгляд…

Осмотрев хорошо знакомое помещение, Константин присел на краешек стола — стулья как всегда были заняты одеждой музыкантов, а на спинке его стула висела женская кофточка.

Заслышав далекую виолончель, гитарист улыбнулся.

— Наташка.