Двенадцать раундов войны - Сергей Самаров Страница 24

Сам Джабраил прекрасно видел состояние имама и понимал его душевные и телесные муки. И не знал, что имаму переносить труднее: то, что приходится идти, или то, что его заставляют идти. Он прибыл в джамаат незваным, сам себе присвоив право командовать Уматгиреевым и другими его людьми. И сразу поставил себя так, будто Джабраил обязан подчиняться и давно подчиняется тем решениям, которые выносит «Аль-Каида». Хотя такой вопрос перед Джабраилом в принципе не стоял. Он просто подчинялся из уважения к сану имама. И если Уматгиреев, из того же уважения к сану имама, слушал его и не возражал, это вовсе не значило, что он со всем соглашался. То есть он вроде бы соглашался, не спорил, но соглашался до тех пор, пока это не шло вразрез с его собственными понятиями. Он сам себе выбрал такую линию поведения. Пока имам Гойтемир не проявлял излишней активности, только давал советы, которые выглядели приказами, но Джабраил желал воспринимать их только как советы и сам себе говорил, что делает все так только до той поры, пока это совпадает с его собственными желаниями. И думал до сегодняшнего дня, что сам Гойтемир Габисов видит ситуацию точно так же. А приказные нотки в его тоне — это просто черта характера. Каждый мужчина с Кавказа старается олицетворять власть. Если, конечно, власть не принадлежит кому-то другому. И видимо, имам неверно понял внешнее смирение Уматгиреева.

Но вот пришло первое несовпадение…

Амир Уматгиреев не понимал, почему он должен предоставлять свой кров чужому отряду, тем более превосходящему его джамаат по численности. Это просто опасно. Сначала придут эти, потом к ним другие присоединятся и весь джамаат посреди зимы просто выгонят из бункера на мороз. Такое продолжение начатого имамом Гойтемиром дела выглядело вполне возможным. Изначально Джабраил хотел сразу и категорично отказаться от роли гостеприимного хозяина. Хотя честь горца требовала открывать ночью дверь даже замерзающему и умирающему врагу. Гость — священное и неприкосновенное лицо в доме, даже если это гость незваный. Но можно ли считать общий бункер домом и соотносить его с правилами адата, этого Джабраил решить самостоятельно не мог и не знал, у кого попросить совета. Вообще-то по своему рангу совет должен был бы дать имам Гойтемир. Но его ответ был известен заранее. И амир Уматгиреев не стал советоваться с Габисовым. Решил, что у него будет время присмотреться к моджахедам из прибывающего отряда и сразу поставить свои условия.

Он хорошо знал, что даже среди его народа, который всегда гордится своей честью, не все люди принимают законы чести. Сам он принял и оказал когда-то помощь раненому Гайрбеку. В итоге оказался не в зале бокса, который обещала ему отстроить районная администрация, а здесь, в горах, где самостоятельно и без помощи администрации строил своему джамаату теплый зимний бункер.

* * *

После того как Жовсари оказала Гайрбеку необходимую медицинскую помощь, сам Гайрбек отоспался и почувствовал в себе прежние силы, согласился, что ранения его не тяжелые и он сам будет стремиться поправиться как можно быстрее, чтобы покинуть дом, оказавший ему гостеприимство, и не подвергать хозяев риску. Но волновался Гайрбек при этом, как видел Джабраил, больше всего не о себе и не о хозяевах дома, а о содержимом своего рюкзака. По крайней мере, спрашивал о нем несколько раз. Но он уже знал, что за этим рюкзаком охотятся «кадыровцы», и потому его беспокойство было естественным.

На следующий день опять позвонили из милиции в школу и потребовали, чтобы Уматгиреев зашел к ним. Правда, в этот раз уже не просили прекратить уроки, а звали тогда, когда освободится. Причем очень вежливо, как сказал директор школы. Как только Джабраил освободился, он и пошел. На крыльце его встретил майор Тарамов, на правах старого приятеля, дотянувшись, похлопал по плечу и сказал:

— Начальник райотдела вызывает. Сам! Пойдем… — В глазах Тарамова такое приглашение было равнозначным приглашению на торжественный прием в Кремле.

Маленький и круглый полковник с выбритой головой, но не выбритыми щеками старался показаться радушным хозяином своего просторного кабинета. Тарамов вышел в коридор и для пущей важности пригласил пять офицеров, в присутствии которых полковник и вручил Джабраилу от имени районного отдела внутренних дел почетную грамоту за активную и действенную помощь в работе районного отдела милиции. Потом чуть не силой усадил за стол и заставил пить чай. И только после этого Уматгиреев, сославшись на то, что у него скоро начинается урок, сбежал из гостеприимного райотдела. Он интуитивно чувствовал там какое-то напряжение и, как оказалось, не напрасно.

На вторую ночь, как и обещали Гайрбеку в телефонном разговоре, к нему должны были прийти и забрать рюкзак. С наступлением темноты в поселке сильно лаяли собаки. Там всегда, сколько Джабраил помнил, было много собак, больших и лохматых, не любящих чужих. Ночью хозяева сажали своих псов на цепь во дворе, а днем отпускали побегать по улицам. Так уж здесь было заведено. Можно сказать, местечковая традиция. На улице собаки никого не трогали, только временами увязывались за кем-то, кто им не понравится, и долго сопровождали его лаем. В эту ночь Джабраил не стал ложиться. Жене он сообщил, что должны прийти за рюкзаком Гайрбека. Она никогда не возражала против любых действий мужа, не возразила и в этот раз. Около часа ночи в окно со стороны улицы раздался негромкий стук. Света в большой комнате не было, но постучали почему-то именно туда, а не в освещенное окно, рядом с которым сидел хозяин дома. Джабраил вошел в темную комнату и выглянул в окно. На улице стояла темнота, и различить кого-то было невозможно. Деревья, даже безлистные по причине зимы, полностью скрывали дом от далеких фонарей. Но на дороге, которая была частично освещена, стояла незнакомая машина.

Джабраил вышел во двор, открыл калитку, и тотчас во двор шмыгнул какой-то человек небольшого роста, тонкий и гибкий. Больше никто не заходил. Уматгирееву показалось, что вошел мальчишка лет пятнадцати. Но лица он не видел.

— Тебе чего? — на всякий случай спросил Джабраил.

— Здравствуйте, — ответил девичий голос. — Я к Гайрбеку.

— Понятно. — Уматгиреев закрыл калитку, обогнал застывшую неподвижно гостью и первым взошел на крыльцо. И оттуда позвал:

— Что застыли. Сам он не выйдет. Заходите…

Она вошла, и только после этого Джабраил зажег свет в прихожей. Гостье оказалось лет двадцать, была она миловидна, хотя, на вкус Уматгиреева, чрезвычайно худая. Он прошел вперед по коридору, приоткрыл дверь в комнату, где лежал Гайрбек, и убедился, что раненый не спит.

— К тебе пришли. Женщина…

— Сама! — то ли удивился, то ли восхитился Гайрбек. — Принеси, пожалуйста, рюкзак.

Джабраил кивнул, распахнул дверь, пропуская гостью, которая вошла, потупив глаза и глядя в пол. Все как полагается восточной женщине. И даже ступала она мелкими девичьими шажками, хотя одета была в мужской камуфлированный костюм. Уматгиреев неторопливо прошел в свою комнату, забрал тяжеленный рюкзак, в который так и не заглянул, неторопливо вернулся к закрытой двери и тихонько постучал.

Его не позвали, а просто открыли дверь. За дверью стоял сам Гайрбек, одетый и собранный. Даже свой продырявленный пулями бушлат он не сменил, за неимением запасного.