До встречи в раю - Сергей Дышев Страница 24

Больные бросились на него, кто вцепился в халат, кто — в волосы, а кто-то уже кусал ногу, доктора повалили на пол, стали бить ногами… Но вмешался Карим:

— Подождите! Пока не убивайте. Мы будем его судить!

Все тут же поддержали новую идею. Доктор же, вырываясь, кричал:

— Что вы делаете? Я же ваш главный врач, я лечил вас, вы — мои дети!

— Теперь мы тебя полечим! — взревел Карим.

Слабо упирающегося доктора потащили по коридору. Иосиф Георгиевич, смутно соображая, что происходит, нутром понял, что лучше излишне не нервировать больных, а попытаться их обмануть. Тут были все свои: рыхлый Зюбер со слюнявым ртом, саркастически посмеивающийся Цуладзе, без устали урчащий Шумовой, суетливый старикашка Сыромяткин, поджигатель Пиросмани, косивший глаза к переносице, и еще с десяток дебилов, которых он едва помнил по именам. Безумцы, вырвавшиеся из-под контроля, представляли собой нелепую, дергающуюся, агрессивную массу; перекошенные лица заглядывали в глаза доктору, бритые серые головы мелькали в свалке, будто перекатывающиеся округлые камни. Открывались двери палат, оттуда выглядывали новые камни-головы, щерились в бездумных улыбках, исчезали или присоединялись к процессии.

Лишь Карим и Цуладзе не участвовали в общем гвалте, они молча вели доктора под руки. Он же, пытаясь сохранить спокойствие, увещевал:

— Подождите, давайте сделаем остановочку и вместе обсудим наши вопросы. Вот увидите, нам всем будет интересно их обсудить. У меня есть важные новости!

Наконец его привели в палату, где в основном лежали старухи. Посреди палаты стояла койка с телом, укрытым простыней.

— Зюбер, обнажи лико! — воскликнул Карим и показал на кровать.

Как ни странно, Зюбер понял, что от него требуется, сдернул простыню. Под ней лежала, отливая стойкой желтизной, Малакина. «Померла наконец-то…» — с отвращением подумал Шрамм. Но больная неожиданно открыла глаза. Доктора передернуло от ужаса. Малакина остановила блуждающий взор на Иосифе Георгиевиче и просипела:

— Изыди, изыди! Сатана!

— Да что ты, милая! — запричитал доктор, вдруг остро пожалев, что сбрил бороду. — Какой же я тебе сатана? Я доктор, неужто не узнала?

— Узнала, — сухо произнесла старуха и припечатала: — Блядский ты кот, а не доктор. Больничное ложе поганил, с блудницей Аделаидой прелюбодействовал, старости моей святой не посоромился!.. Сжечь его заживо, сатанюгу! — взревела она неожиданно мощным голосом.

— Сжечь, сжечь, сжечь!!! — закричали больные.

На него набросились, заломили за спину руки. У доктора потемнело в глазах. «Как жаль, что я тогда не извел эту гадину!» — тоскливо подумал он.

Бывший поэт Сыромяткин вдруг стал декламировать:

Я стою и вижу пламя,

В пламени горит мечта,

Но мы верим: Доктор с нами,

Хоть сгорит он и дотла…

Он склонился над Шраммом и доверительно спросил:

— Вам понравился мой экспромт?

— Я же вас лечил, неблагодарные! — возопил Шрамм.

— Ты калечил наши души! — замогильным голосом произнесла Малакина.

И все сразу зашикали:

— Тихо! Святая говорит!

— Ты вынимал наши сердца и пожирал их, — продолжала она. На восковом ее лице жили одни губы. — И за это мы вырвем твое сердце и забьем в него осиновый кол. Блудницу тоже казним… А то, ишь, вытворяли что… — Она умолкла, видно, возобновляя в памяти виденные картины. — Нагишом скакали, срам-то какой! А блуднице отрубить голову! Все…

Доктора пока решили запереть в мертвецкой… Когда за ним закрыли дверь и приперли ее шкафом, Шрамм бессильно опустился на корточки и зарыдал. Последние часы по иронии судьбы он проведет в удушающем смраде, среди разлагающихся трупов, прежде чем сам станет такой же гниющей клетчаткой.

Вдруг он услышал, как отодвигают упор от двери, потом она распахнулась, и — о чудо! На пороге стоял Юрка-сирота, о котором доктор и думать забыл.

— Голубчик ты мой, я знал, знал, что ты меня освободишь! — Шрамм бросился на шею своему спасителю.

Юрка позволил себя обнять, торопливо пробормотал:

— Вам надо уходить, Иосиф Георгиевич. Мы вас проводим.

Только сейчас Шрамм заметил девочку-подростка. Это была Машенька. Она прижимала ладошками короткую юбчонку и очень напоминала школьницу, стоящую перед учителем.

— Не бойтесь, — сказал Юра. — Со мной они вас не тронут.

И действительно, попадавшиеся им навстречу больные не проявляли агрессивности и чуть ли не раскланивались с Юрой. Они прошли двор, встретив еще двух человек.

— Дрова собираете? — спросил их Юра.

— С-с-соб-бираем, — ответил один из них.

— Молодцы.

У доктора мороз по коже пошел от этой мимолетной похвалы.

Они подошли к проходной. Двери были распахнуты настежь.

— До свидания, Иосиф Георгиевич, — тихо сказал Юра. — Я хотел вам сказать: не приходите пока в больницу. Это опасно для вас. Подождите, пока все нормально будет.

— Уж как-нибудь сам разберусь, — сухо заметил Шрамм, кивнул на прощание и молча зашагал по пустынной дороге.

* * *

Десять дней Сирега наслаждался воздухом свободы. Полевой командир особо не досаждал, спросил, умеет ли он обращаться с автоматом. «А то как же! — ответил Сирега. — Чай, в армии служили». Эти дни пролетели одним сладким мгновением. Они патрулировали город, разъезжая на новеньких, у кого-то экспроприированных «Жигулях», стволы — в окна, на головах — черные повязки. Он перестал бриться, и на скулах отросла рыжеватая бородка.

Сирега крепко скорешевался с товарищем по последней камере Степой. Всем было наплевать на их прошлое. Ценились здесь не сроки отсидки, тюремная иерархия, а бесшабашная смелость, широта души, щедрость. Шкурников не любили, а проворовавшихся или «заборзевших» на мародерстве просто отстреливали. Мудрый Кара-Огай такой почин ценил и всячески приветствовал…

На пропыленном дребезжащем бэтээре они колесили по долине, гоняясь за разрозненными группами фундиков. Пленных, как правило, расстреливали, возможно, по установившейся «договоренности» враждующих сторон. Чем одни отличались от других, Сирега даже не пытался вникнуть, да и вряд ли бы смог. Для него все коренные жители республики были одинаковы независимо от их принадлежности к лагерю. Единственно, что он четко осознал, — что с успехом мог бы воевать и на другой стороне. А это ему страсть как нравилось….

* * *

Люся проскользнула к раскидистой арче, обняла ее ствол, прося защиты… Огромный двор был у Кара-Огая, всю свою преданную гвардию он мог поставить здесь в колонны и шеренги, чтобы, молча пройдя мимо строя, глянуть каждому в глаза и убедиться в верности и покорности.