Панкрат - Андрей Воронин Страница 23

— Ирина Петровна, — чуть ли не плачущим голосом проговорила она. — Харину из седьмой совсем плохо, а Нестор Иванович на операции. Я не знаю, что делать.

В ее голосе слышался неподдельный испуг. Договорив, она сразу же залилась слезами, не обращая никакого внимания на Панкрата, сидевшего на кушетке. Она его даже не заметила.

Ирина легко коснулась руки Суворина.

— Подожди здесь, — негромко произнесла она. — Я посмотрю его — и сразу же вернусь.

Он молча кивнул.

Ирина и молоденькая медсестра вышли из кабинета. Панкрат подвинул поближе стоявшую на столе пепельницу, в которой уже лежали полдюжины окурков без фильтра, и закурил.

Потом, еще раз поглядев на пепельницу, он ощутил вдруг странное беспокойство.

Ирина не курила. Значит, в ее кабинете был посторонний. О том, что это могла быть какая-нибудь ее подруга, Суворин в этот момент даже не подумал. Он ощутил внезапный укол ревности — вне всякого сомнения, к ней, незамужней и красивой женщине, должны были пытаться протоптать дорожку местные ловеласы…

Уязвленное самолюбие услужливо подкинуло зацепку: Панкрат вспомнил презрительное “женишок”, брошенное командиром дежурившего во дворе госпиталя патруля. А не он ли сам имеет какие-то виды на Ирину? Да и вообще, как она здесь, без него, столько времени? Женщина есть женщина…

* * *

Прошло около получаса.

Ирины все не было. Панкрат выкурил еще одну сигарету, и, сам себя распаляя для предстоящего разговора на щекотливую тему, подсказанную ревностью, подошел к единственному в кабинете окну, выходившему как раз во двор.

Там по-прежнему дежурил патруль. С высоты третьего этажа Суворин прекрасно видел лицо их командира, и руки невольно сжимались в кулаки при одной мысли о том, что этот тип может быть Ириным ухажером.

— А может быть, и любовником… — пробормотал он, сам того не заметив, вслух.

Это было уже невыносимо. Если бы еще месяц назад Панкрату сказали, что наступит время, когда его будет мучить ревность, он бы рассмеялся в ответ. Сейчас же он чувствовал, как туго закручивается внутри невидимая пружина, готовая распрямиться неосторожным, хлестким словом или грубым, бестактным вопросом.

А ну-ка, успокойся, сказал он сам себе. Какое ты имеешь право осуждать ее? Мы долго жили вдали друг от друга, не подозревая даже о том, что оба живы и здоровы. Мало ли что могло быть…

Теперь, когда эта его безрассудная поездка увенчалась неожиданным успехом, все вопросы подобного рода следовало засунуть подальше в задний карман и не бередить свою и чужую душу никому не нужными подозрениями.

Так он и решил. А решив, высыпал пепельницу в мусорное ведро и закурил по новой.

* * *

Дальше начиналось самое главное. То, ради чего они проходили специальную подготовку в учебных лагерях исламских террористов на Ближнем Востоке. Задание, которое в случае успешного его выполнения откроет им, живым или мертвым, дорогу в райские кущи Аллаха милосердного. И каждый из них получит своих гурий, числом семьсот семьдесят семь…

Они делали это не за деньги. Они делали это, чтобы очистить от неверных и превратить в царство Аллаха землю, которую глашатаи его воли назвали достойной того. Поэтому их можно было остановить, только лишь уничтожив — как и всякого, для кого идея превыше всего остального, в том числе его собственной жизни. И, уж конечно, жизней всех тех глупцов и святотатцев, которые эту идею не разделяют.

Теперь их предводитель сверялся с картой через каждые тридцать метров. У него была укрупненная, чрезвычайно подробная карта того сектора канализации, где они сейчас находились. Каждый поворот и более-менее заметный ориентир был на ней отмечен, и сбиться с проложенного еще в лагере маршрута было практически невозможно.

Спустя еще полчаса они натолкнулись на серьезное препятствие: путь перегораживала мелкоячеистая решетка, покрытая мерзким даже на вид налетом ржавчины и черно-зеленым налетом нечистот. Она запиралась на внушительного вида замок, отпереть который давно уже было просто невозможно — он заржавел напрочь, превратившись в бесформенный кусок покрытого бурой коростой металла. На решетке клочьями висела какая-то вата или что-то, очень на нее похожее, в ней застряли куски камня, обрывки проволоки и даже неведомо как здесь оказавшийся остов детского трехколесного велосипеда.

Эта решетка, впрочем, не была неожиданностью для боевиков. Ее местонахождение было отмечено на карте. Они были готовы к тому, что придется так или иначе расчищать путь. Пилить решетку или дужку замка не имело смысла. Не то чтобы это было чревато обнаружением — просто имелись другие способы.

Командир группы обернулся и требовательно взмахнул рукой. Один из боевиков, шедший в середине цепочки, вышел вперед и приблизился к решетке. Он снял рюкзак, вынул оттуда небольшой сверток и развернул его. В руке боевика оказался продолговатый серый брусок и детонатор; размяв брусок в пальцах, он ловко приладил его к дужке замка и вдавил детонатор. Предстояло рискнуть. Но потом для них дорога будет открыта, и даже если кто-то услышит взрыв, что маловероятно вследствие слабой мощности заряда, их уже будет не остановить.

Они достигнут своей цели за считанные минуты и заставят неверных вспомнить о Буденновске и дерзком подвиге героя независимой Ичкерии полевого командира Басаева.

Подрывник отошел от замка, держа палец на кнопке дистанционного взрывателя. Цепочка подалась назад, и боевики предусмотрительно прижались к стенам трубы. Подрывник убрал палец с кнопки, и прогремел взрыв. Впрочем, прогремел — это слишком громко сказано. Резкий сухой хлопок эхом заметался внутри трубы, отражаясь от ее стен и постепенно слабея, замок сорвался и с плеском канул в мутную непрозрачную жижу. Заскрипела, распахнувшись, решетка.

Путь был открыт.

Боевики устремились вперед, на ходу расчехляя оружие, спрятанное в рюкзаках.

* * *

Панкрат стоял у окна и с высоты третьего этажа наблюдал, как из покрытого пятнистым брезентом ЗИЛа выносят раненых.

Машина, скорее всего, доставила раненых с передовой, где снова пошли в атаку чеченцы. Или же привезла раненых, которых уже просто невозможно было поместить в другом, меньшем про размерам госпитале.

Когда-то и его привезли на такой же машине… Всю дорогу до госпиталя Панкрат и еще четверо раненых, стиснув до онемения челюсти, слушали, как стонал в бреду их умирающий товарищ, как просил молоденькую сестричку с глазами, покрасневшими от слез, дать ему пистолет, как звал мать, как кричал, что вернется, просил родных, чтобы не волновались, ждали… Потом уже просто бессвязно кричал — от боли, сжигавшей тело.

Панкрат знал о нем совсем немного. Только то, что у этого двадцатилетнего паренька через день должен был быть дембель. Они не довезли его до госпиталя. Все, в общем-то, знали, что не довезут. Но все надеялись на чудо, на какую-то счастливую случайность, непонятно на что.