Выдумщик - Андрей Константинов Страница 23

В чем-то этот парень был для нее загадкой, как-то раз она не удержалась и спросила его — зачем он занимается таким стремным делом, башку ведь пробить могут однажды.

Андрей только пожал плечами:

— Я этим на хлеб зарабатываю, это моя профессия… Ну и интересно это мне… Азарт, понимаешь? И потом… Знаешь, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что то, что я делаю — нужно людям. Им это тоже интересно.

«Фанатик», — поняла Серегина по-своему Мила, и это понимание дало ей возможность относиться к Андрею с тщательно скрываемой сестринской жалостью. Впрочем, наверное, не только с сестринской… Журналист нравился ей и просто как мужик, но… Обнорский даже намека на возможность «коечных» отношений не делал, а Мила… Мила подтолкнуть его к этому просто стеснялась — с Серегиным она словно вновь превращалась в девчонку-десятиклассницу… Да и спугнуть она боялась Андрея такими намеками — он ведь иллюзий в отношении ее профессии не имел… Для Люды встречи и разговоры с Обнорским вскоре стали просто необходимыми — особенно после лета 1993 года, когда в ее жизни начался очередной период проблем — и проблем серьезных…

Это было в сентябре — Мила обедала в ресторане гостиницы «Европа» с каким-то французским бизнесменом (то ли Жаном, то ли Жаком), вдруг к их столику подошел официант и передал ей записку. Мила развернула мятую бумажку — там корявым почерком было накарябано, что ее через полчаса будут ждать напротив входа в гостиницу в черном «БМВ». Подпись отсутствовала. Людмила пожала плечами, улыбнулась то ли Жану, то ли Жаку и выбросила записку в пепельницу. Уже через час она об этом пожалела…

После обеда Люда заскочила в туалетную комнату, но вслед за ней туда же молча вошли два стриженных «бычка» — один, все так же не говоря ни слова, ударил костяшками пальцев остолбеневшую Милу поддых, потом ее подхватили за руки, вывели из отеля и чуть ли не забросили в шикарный черный автомобиль, за рулем которого сидел плешивый немолодой уже мужик.

Мужик обшарил Люду немигаюшнми глазами, потом сказал без улыбки (и даже без малейшего намека на нее):

— Я — Плейшнер… Сейчас мы поедем ко мне… Я хочу отдохнуть… И вообще — с сегодняшнего дня будешь подо мной.

Мила, стараясь унять противную дрожь в руках, сказала, запинаясь:

— Я… Я с Сан Санычем работаю… Вы с ним решите…

— Уже решили, — перебил ее Плейшнер. — Он мне задолжал — тобой расплатился… Бери «трубу», звони — он подтвердит, что все честно.

Люда замотала головой, не веря своим ушам, потом схватила лежавшую на заднем сиденье черную трубку «Дельты» и начала лихорадочно тыкать в кнопки трясущимися пальцами.

— Да? — послышался наконец в мембране вальяжный голос.

— Сан Саныч! — закричала Люда. — Это я, Мила… Сан Саныч, я…

— А, это ты… — сразу поскучнел голос Александра Александровича. — Ты с Плейшнером?

— Да… Но, Сан Саныч…

— Работай с ним! — жестко перебил ее бывший «куратор». — Так надо…

— Но…

— Все! Мне можешь больше не звонить…

Запикавшая гудками отбоя трубка выпала из руки Милы.

— Ну, убедилась? — хмыкнул Плейшнер. — Да не стремайся ты так, дурындра, не обижу…

Однако он обидел ее, да еще как… Всю ночь Плейшнер драл ее, как с цепи сорвавшийся, так мало того, что во все дыры отпользовал — он еще заставлял ее на коленях ползать, бил по заду, выкручивал соски… О том, чтобы заплатить, конечно, и речи не велось.

Утром Плейшнер объяснил ей условия нового «контракта» — в свободное время работать можно и на старых местах, но когда понадобится — ложиться придется, с кем скажут. А вообще, поскольку он, Плейшнер, в порту сидит, то лучше бы и ей, Миле, поближе к «объекту» перебраться — работы там много, а его, Плейшнера, еще будет интересовать информация о клиентах, особенно о барыгах разных… Да, она, Люда, должна будет каждый месяц с заработков полторы «тонны» состегивать, но не ему, Плейшнеру, — потому что ему вподляк с проституток получать, — а будет человек подходить, Вадик…

И начался для Милы новый виток кошмара — этот Плейшнер, которого, как потом выяснилось, звали Григорием Анатольевичем Некрасовым, «запал» на Люду и практически каждую неделю «выдергивал» ее на день, а то и на два. Плейшнеру жутко нравилось то обстоятельство, что Мила была в школе отличницей — видимо, когда-то давно Плейшнер, еще в бытность свою Мишуткой, имел какие-то неразделенные чувства к примерной однокласснице — чувства эти со временем трансформировались в комплекс, а теперь Скрипник-Некрасов нашел, на ком этот комплекс выместить.

Плейшнер любил наряжать Людочку в школьную форму (и чтобы бант белый в волосах был обязательно!), а потом трахал — когда один, а когда и с дружбанами…

При этом он все время Милу сволочил, обзывал грязно, да еще требовал постоянно хорошей информации о ее клиентах из среды предпринимателей… А что Мила могла ему сообщить? Клиенты-то сокровенным с ней практически никогда не делились и домой к себе не возили. Она понимала, что Некрасов требует от нее «наводок», но была просто не в состоянии их выдать… Жалобы Люды на высокий «налог» только еще больше распаляли Плейшнера, он и знать не желал, что Миле просто не потянуть установленную таксу — с учетом того, что чуть ли не половина «рабочего времени» у нее уходила на бесплатное обслуживание самого Некрасова, его друзей и «деловых партнеров».

Плейшнеру нравилось пугать Милу, заставлять ее дрожать от страха.

— Крутиться больше надо, мандюшка дешевая! — любил орать на нее Некрасов. — Тогда и заработок будет! Ты хоть одну приличную «тему» выдала, а?! Вот и закрой вафельник! Это тебе не пятерки из школы таскать… Мы тебе, сучке, работать даем, от мусоров закрываем, а ты только ноешь… Толку от тебя… Не будешь крутиться — азербонам отдам!

Миле многие сочувствовали, но реально заступиться за нее никто не решался — своя рубашка к телу ближе, как известно.

Лишь один раз, когда Люда «обслуживала» в сауне переговоры Плейшнера с Бабуином (тем самым, о котором Сан Саныч говорил когда-то, как о своей «крыше»), Валера Ледогоров, посмотрев, как Некрасов гоняет Милу, не выдержал и сказал вполголоса, когда девушка ушла мыться в душ:

— Слышь, Григорий — чего ты на нее так насел? Прессуешь в полный рост, задрочил совсем. Она ж нормальная девка…

Плейшнер расплылся в улыбке:

— Баб, Валера, нужно в строгости держать, они, бабы, другого не понимают… Чуть слабинку почуют — и сами на шею прыгнут, повиснут, как ярмо…

Бабуин покачал кучерявой головой:

— Ты ее так до блевотины запугаешь…

— Так это — опять же хорошо, Валера, — хлопнул Ледогорова по колену Плейшнер. — Баба, она, когда боится, у нее очко играть начинает… Сечешь? Жим-жим, — ма-аленькое очко становится, плотненькое… Приятнее засаживать.

И Некрасов заржал, довольный собственным остроумием. А Бабуин промолчал, потому что — не его баба, не ему и «вписываться» в нее… Да и была бы баба, а то ведь — проститутка.