Волки в погонах - Сергей Донской Страница 22

После Машиного звонка Гарик пожалел, что поспешил продать золотой нательный крест знакомому барыге с площади трех вокзалов. Есть все-таки бог на свете! И, по всей вероятности, он, наконец, решил пригреть заблудшего Гарика у себя за пазухой.

– Да славится имя твое и все такое прочее, – прошептал Гарик, осторожно положив трубку на рычаги древнего эбонитового аппарата. – Спасибо, господи, что как бы не оставил в беде.

– Кто ж так молится? – с укором проскрипела бабка, расположившаяся аккурат под выцветшей фотоиконой, повешенной в крошечной кухоньке над холодильником. С наслаждением отхлебнув чай из кружки, она запихнула в рот бублик и продолжила наставлять непутевого внука: – К господу – хрум-хрум – уважительный подход требуется. Поклонился бы, а то – хрум-хрум – и на колени бы встал. Тогда и воздастся по вере.

– Заткнитесь, бабушка, ладно? – попросил Гарик. – Некогда мне тут кланяться. Тороплюсь я.

– Вечно он торопится, – доложила старуха иконе, развернувшись к ней всем корпусом. – Суета сует и вечная суета. Ох, грехи наши тяжкия-а…

Гарик ее бубнеж не дослушал. Мечась по захламленной коморке, которую называть комнатой язык не поворачивался, он спешно собирался на дело. В задний карман джинсов втиснулась заветная расческа с толстой широкой рукоятью. При нажатии на нее наружу с щелчком выдвигался плоский, как лист, клинок из вольфрама. Довольно длинный – без малого двенадцать сантиметров, – искусной двухсторонней заточки. Клинком можно было запросто бриться, хотя Гарик не пробовал. Оружие он держал при себе для совсем иных целей.

Еще вчера вечером в голове у него проплывали пьяные мысли перерезать себе клинком вены на руках и помереть в ванне, наполненной горячей водой и кровью. Теперь ему вновь захотелось жить. Гарика переполняли надежда, азарт, желание действовать. Муторное похмелье сменилось таким мощным зарядом энергии, что он не мог усидеть на месте.

– Бабушка! – крикнул он, не заглядывая в кухню, чтобы не нюхать лишний раз запах отвратительного варева, которое именовалось в этом доме овощным рагу. – Я пошел. Если к ночи не вернусь, то не ждите, спать ложитесь.

– Это куда ж ты намылился? – забеспокоилась бабка. Скрипнул проворно отодвинутый ею стул, зашаркали по полу войлочные тапки. – А как опять дружки твои с уголовными рожами заявятся? Чегой-то им говорить?

– Ничего! – отрезал Гарик. – Сказано вам: спать ложитесь. Чем раньше, тем лучше.

Он захлопнул за собой дверь на мгновение раньше, чем в прихожую вползла всполошившаяся бабкина тень. И припустил вниз по лестнице, едва касаясь подошвами кроссовок истертых ступеней. Впереди него неслась вспугнутая кошка с задранным хвостом. Если бы не необходимость притормаживать на поворотах, Гарик обязательно догнал бы четвероногую тварь и пнул ее в зад так, чтобы она кубарем летела по лестнице впереди своего гнусавого завывания.

Он ненавидел этот вонючий подъезд, ненавидел прожорливую бабку, ненавидел ее пронафталиненную квартиру с голыми лампочками, обсиженными мухами. Но его собственная жилплощадь вот уже неделю принадлежала другим людям. Как и новехонькая корейская тачка, которую, ввиду спешки, тоже пришлось продать за полцены.

Не то чтобы сумма, которую задолжал Гарик, была такой уж серьезной, однако волосатый азер Рауф по кличке Аладдин, которому он позорно продулся в химкинском «катране», оказался не тем человеком, чтобы с ним шутки шутить. Неделю назад Гарик вернул половину долга, а на сегодняшний день опять «торчал» азербайджанцу все те же семьдесят пять тысяч баксов, как и в начале эпопеи. Включенный на всю катушку счетчик тикал, тикал, тикал. С ума можно было сойти от этого непрерывного тиканья. Как только пришла беда, все прежние кореша вмиг отпочковались от Гарика – кто с поносом слег, кто с запором. Никого не дозовешься, ни к кому не достучишься, хоть лоб об глухие стены расшиби к едрене фене. И вдруг Машутка-Шутка с готовым решением проблемы нарисовалась.

Америкэн-бой, под завязку затаренный баксами, это ли не везуха? Вот так счастье подвалило, вот так пруха нежданная-негаданная! Сто свечек готов был поставить Гарик в церкви, если дело выгорит. Двести! Лишь бы погасить проклятый долг поскорее, потому как уже сегодня вечером срок, отпущенный Аладдином, истекал. И тогда никакими деньгами не выкупить свою жизнь обратно. Карточный долг тем и отличается от всех остальных, что любые отмазки с расписками тут не канают. Проиграл? Расплачивайся. Хоть деньгами, хоть головой своей азартной. Это тот самый долг и есть, о котором говорят, что он платежом красен. Еще как красен – цветом своим кровавым!

Добираясь на метро к Машиному дому, Гарик ощущал себя в переполненном вагоне рыбешкой, заживо закатанной в консервную банку среди спрессованной массы себе подобных. Лихорадочное желание поскорее встретиться с американским фраером заставляло его существовать совсем не в том временном измерении, в котором катила по своим делам остальная публика. Люди читали, переговаривались вполголоса, изучали рекламные нашлепки, пялились в темные окна на свои отражения, а Гарик поминутно поглядывал на часы и думал, что если бы остаток жизни ему довелось провести в таком же замедленном темпе, то умер бы он не от болезней и старости, а от невыносимой тоски. И выражением глаз он был схож с волком, угодившим в клетку.

– Станция «Пушкинская»! – торжественно провозгласили динамики. – Переход на станцию «Тверская». Просим граждан пассажиров не оставлять в вагонах…

Не дослушав потусторонний голос, Гарик просочился с толпой в подземный вестибюль, облицованный светлым мрамором, и двинулся вдоль двойного ряда колонн в центр зала. Его кроссовки нетерпеливо отталкивались от серого гранита, стремясь обогнать каждого, кто преграждал путь вперед, но в сутолоке это было непростой задачей. Очень скоро Гарику захотелось сорвать со стены один из декоративных подсвечников и подогнать медлительный человеческий поток, вынуждающий его сдерживать шаг. Живые люди казались ему не многим более расторопными, чем пушкинские персонажи, застывшие на латунных чеканках. В принципе, пока Машутка не сообщила точное время отъезда своего американца, можно было особо не спешить, но разве способен сдерживать себя человек, увидевший проблеск света в темном туннеле? А Гарик, уже похоронивший всякую надежду и вновь обретший ее, чувствовал себя именно так.

Под ногами уже тянулся красный гранит, и это означало, что выход близко. Задевая плечами людей, Гарик с облегчением вырвался в гулкий вестибюль здания «Известий», а через минуту уже вдыхал разогретые бензиновые пары московской улицы.

Высокий, жилистый, весь напружинившийся и целеустремленный, он некоторое время шагал по тротуару, а потом остановился у бордюра и принялся высматривать свободное такси. Обычная машина Гарика не устраивала. Кто знает, как поведет себя американец, если не увидит на крыше автомобиля оранжевого гребешка с черными шашечками? Тут нужно было действовать наверняка.