Сердце Льва - 2 - Феликс Разумовский Страница 21

— Свали в туман, Абрамыч, я при исполнении…

Андрон строго посмотрел на мясоруба, но Оська, уже забыв о нем, переключил внимание на Мэри, скромную женщину-цветовода, приехавшую из солнечного Очамчири.

— Здравствуй, широкоформатная ты моя. Ну что, поедем в номера?

— Будешь приставать, мужу скажу, — со сдержанным кокетством рассмеялась та и поправила жидкую, выкрашенную басмой челку. — Знаешь, он у меня кто? В бараний рог тебе согнет…

Конечно, наврала, бросил ее муж. Да и вообще, была она не Мэри, а Манана. Тертая, прожженая перекупщица, полгода как рванувшая с концами из своего солнечного Очамчири. Та еще штучка, с дрючкой. От такой лучше держаться подальше.

Андрон — обрадованно отчалил, с людским потоком выплеснулся на двор, где обэхээсэсовский уполномоченный капитан Царев проводил очередной налет на шерстяников. Естественно с реквизициями, эксами, шмонаниями по карманам и далеко идущими последствиями. Проклятья и шум висели над рядами, стучал мотором канареечный УАЗ, затравленно, с лютой ненавистью смотрел на конкурента капитан Опарин, в глазах же контролера из шерстяного отдела светились скорбь, отчаянье и непротивление злу — целый день как в песок. Чтобы этому Цареву забеременеть от морского дьявола! Смоляной фал ему куда не надо! Фамилия контролера была Оганесян, раньше он служил в торговом флоте.

«Доиграетесь, товарищ капитан, доиграетесь, литовцы люди серьезные, до пятдесят шестого в лесах сидели», — Андрон полюбовался на отчаянно жестикулирующего Царева, брезгливо развернулся и отправился по своим делам — все, аллес. Последний круг, и до дому. Всех денег не заработаешь.

Всех не всех, а отломилось Андрону на этот раз в общей сложности что-то около полтиника. Не бог весть что, но хватит и на хлеб, и на масло, и на «майкопскую», кренделем, колбасу. К ней маринованного чесночка, перца, соленых огурцов, сочной, хрустящей на зубах капустки. Квашеной на эстонских хуторах с морковкой и клюквой. И не забыть взять в кооперации сельдь — не какую-нибудь там рахитичную иваси — бочковую, астраханскую, с жирной спинкой толщиную в три пальца. Очень уж Тим ее уважает, с картошкой — сегодня обещался быть, сделать перекур в долгомoтине матримониальной жизни. Очень даже можно его понять — плавали, знаем.

Когда Андрон заявился домой, Тим предавался отдыху, правда, весьма активному, в обществе Юрки Ефименкова. Мелькали с быстротою молнии руки и ноги, воздух на чердаке вибрировал от мощи ударов, взметались к потолку пыль, звуки тумаков и боевые выкрики. Ефименков был неподражаем — фантастическая скорость, сказочная реакция, неимоверная гибкость. Мощь, кремень, скала. Отрада гарного сенсея Смородинского.

— Ну что, я пошел картошку ставить, — понаблюдав за действом, Андрон закашлялся, зевнул и равнодушно сплюнул, — айда, братцы, вдарим по селедке. Астраханская, пряного посола.

Почему-то ему вспомнилась народная, многократно проверенная жизнью мудрость — против лома нет приема.

— Лично я пас, соленое отрицательно влияет на суплес, — вежливо отказался Юрка, сделал резкий очищающий выдох и взялся за скакалку, чтобы приступить к заминке. — И вообще мне пора.

Не стал вдаваться в подробности, объяснять, что сегодня ночью воши Фунг Лок проводит еженедельный практикум по зыонгшиню, и принимать в нем участие необходимо на пустой желудок. Для полнейшей гармонии духа и тела. Чтоб ни одна крупица тясячелетней мудрости не пропала даром.

Воши Фунг Лок студент вьетнамец, с которым сенсея Смородинского свел не так давно его величество случай. Вот уж истинно, на ловца и зверь бежит. Большой Песчаный Дракон. Именно так и называлась школа вьетводао, к которой принадлежал Фунг Лок, потомственный клановый боец. Предки его участвовали в восстании Тэйшонов, дед, любимый ученик легендарного Фунг Хунга, хаживал на тигра с голыми руками, а сам Фунг Лок, хоть и не носил на самом деле уважаемого звания воши, к своим неполным двадцати пяти имел красный пояс. Это означало, что боевое искусство вошло в его кровь. Причем до такой степени, что он мог безболезненно держать полноконтактные удары, дробить руками и ногами камни, работать с дюжиной противников и даже изменять собственный вес. И вот этим-то сказочным богатством он и готов был поделиться со своими русскими друзьями. Какая тут к чертям собачьим селедка!

— Пряного посола, говоришь? — Тим заметно оживился и недоуменно глянул на сэмпая. — Ты слышал, Юра-сан, пряного? Ну, не выламывайся же, не рушь кумпанство. Посидим, поговорим, к селедочке у нас еще кое-чего найдется. Сорокоградусное. Давай, Юрка, ты же не гимназистка-целка…

Однако Ефименков был кремень во всем.

— Сказал не могу, значит, не могу, — он по-быстрому замялся, умылся, собрался и в темпе отвалил, сказав на прощание извиняющимся тоном: — Чур, братцы, без обид, дела.

Сорокоградусной ему только не хватало перед динамической медитацией!

— А ведь совсем плох парень-то, — произнес задумчиво Тим, и на лице его запечатлелось сожаление, — уж и от еды отказывается. Как бы не пришлось ему ставить питательную клизму. Словно пуделю Артемону.

— Да брось ты, дуркует он исключительно на почве каратэ, — живо заступился за приятеля Тим. — Активно самоутверждается, компенсирует психические травмы, полученные в детстве. Все по папе Фрейду. К слову сказать, подавляющая масса знаменитых мастеров от рождения были слабы, неказисты и обделены природой. А что получилось — Фунакоши, Уэсиба, Брюс Ли. Да и вообще, если глянуть исторически, — Тим запнулся, вспомнил про селедку и проглотил обильную слюну, — миром управляют инвалиды детства. Ты только вдумайся — Наполеон, Гитлер, Ульянов, Сталин… Хоть бы один нормальный, все плюгавые, все ущербные…

— Ну не скажи. Наш-то теперешний, мужчина видный, — Андрон по-генсековски пошамкал, почмокал, пожевал, поклацал челюстями. — Да на его бровях до Киева дойти можно. Опять-таки, говорят, ебарь грозный. А ты — плюгавый, ущербный…

— Я же сказал, если глянуть исторически, — Тим антисоветски усмехнулся. — Ну что, мы будем сегодня жрать или не будем?

А как же! Сварили картошку, без церемоний, в мундире, порезали «Майкопскую», развернули сельдь. В комнате запахло морем, чайками, просолеными досками палубы…

— Вот, из личных запасов тарабарского короля, — Тим достал пузатую бутылку, элегантным жестом водрузил на стол. — Только что украдена.

Этикетка была неброской, благородного колера, с витиеватыми надписями не по-нашему.

— Что-то вы, батенька, погорячились, — Андрон, поежившись, вздохнул, сунул под воду нож и, жмурясь, стал резать лук. — К селедке коньяк изволите. А впрочем ладно, у нас не пропадет, не бояре, чай. Да и коньяк вроде бы ничего.

— Мартель, кордон блю, — веско пояснил Тим и потянулся к дымящейся картошке. — У тестя позаимствовал. А водки он не держит, увы, ноблес оближ не позволяет.

Ладно, кордон блю так кордон блю. Открыли, налили, не чокаясь, выпили. Упало, растеклось, побежало по жилам, огненной, приятно согревающей волной. И сразу захорошело, стало спокойно на душе, легко на сердце и несуетно в мыслях. Ай да коньячок, ай да кордон блю. Не церемонясь, приняли еще, крякнули одобрительно, в унисон, и взялись за еду — не манерничая, не по-французски, по-простому, по-нашему, лупя руками дымящуюся бульбу…