Грабеж средь бела дня - Сергей Зверев Страница 21

Со дня возвращения Голенкова в родной город прошло две недели. Ужасы «черной» ментовской зоны потихоньку стирались из его памяти. Бывший опер постепенно расправлял крылья, как летучий змей, и былое интриганство прорезалось в нем с новой силой. Да и жизнь вроде бы тоже налаживалась…

В семье воцарился мир – хрупкий, как весенняя льдинка. Наташа вела себя тише воды, ниже травы. Она обладала спасительным для женщины свойством: в критических ситуациях переключала неразвитый слабый мозг на мощную автоматическую систему животных инстинктов. И эти инстинкты подсказывали: свои блядские наклонности следует сдерживать. Хотя бы какое-то время.

Правда, дочь Таня держалась с отцом холодновато и отстраненно. К семнадцати годам она прониклась возвышенно-романтическим взглядом на мир и потому явно стеснялась милицейско-лагерного прошлого папы. Эдик видел ее нечасто: дочь действительно зарабатывала карманные деньги, помогая Ермошиной по дому. Проститутское ремесло подруги совершенно не смущало ее целомудрие. Возвращаясь домой, девушка запиралась в своей комнате, проводя время в чтении книг о влюбленных.

Зато Голенков, неожиданно для себя, подружился с молодым ротвейлером по кличке Мент. Каждый вечер он выводил Мента на прогулку и, снимая с него поводок, азартно науськивал на котов. Загоняя очередную жертву на дерево, ротвейлер просительно заглядывал в глаза хозяина, ожидая поощрения. Неподдельная преданность пса подкупала. Он был явно не способен на предательство – в отличие от жены и друзей.

Впрочем, бывший друг Коробейник пока вроде бы не подводил. Он действительно устроил Эдика директором во вьетнамский ресторан. Правда, на всякий случай Юра решил обезопасить себя, потребовав у бывшего коллеги подписку «о добровольном сотрудничестве». Голенков был вынужден заглотить крючок: ведь условия диктовал подполковник милиции. «Пока мне ничего от тебя не надо, – снисходительно напутствовал стукача Юрий Васильевич. – Осмотрись, освойся, прикинь, что к чему…»

Конечно, Нгуену Ван Хюэ не очень-то хотелось связываться со ставленником ОБЭПа. Однако ослушаться всемогущего Коробейника он не посмел. Вьетнамец даже подарил новому гендиректору мобильник, разрешил бесплатно столоваться в «Золотом драконе» и выделил служебный автомобиль для разъездов – старенький «Опель»-пикап грязно-белого цвета.

Эдик сразу же невзлюбил этого мелкого азиата с жесткими черными волосами и резиновой, словно приклеенной к лицу улыбкой. Несомненно, хозяин «Золотого дракона» тоже не больно жаловал Голенкова, но внешне никак этого не проявлял. Подобно всем людям Востока, вьетнамец был приветлив, услужлив и подчеркнуто доброжелателен. Но бывший опер понимал: гуттаперчевая улыбка Нгуена наверняка скрывает его коварство и жестокость.

А вот жена хозяина, толстая Хьен, явно благоволила новому директору. Это была сдобная, неряшливая вьетнамка с круглым желтым лицом, чем-то неуловимо напоминающим полную луну. При появлении Эдика она расцветала, как лотос на берегу Меконга, и смотрела в его глаза столь выразительно, что Голенкову сразу же вспоминался его ротвейлер. Такое отношение к себе удивляло и настораживало. Ведь Хьен слыла женщиной умной, жесткой и властной – и прислугу, и родственников, и даже Нгуена она держала в черном теле…

Служебные обязанности директора «Золотого дракона» были несложными, но хлопотными: закупать продукты и спиртное, шпионить за персоналом, договариваться об инкассации, выстраивать отношения с налоговой, санэпидемстанцией и пожарными.

Голенков всегда отличался наблюдательностью, сметливостью и остротой ума. Уже через неделю работы он дошел до очевидного: ресторанный бизнес – далеко не главный источник богатств хозяина.

Доходы вьетнамцев были явно несопоставимы с их тратами. Ресторан «Золотой дракон», если верить финансовой отчетности, приносил не более тысячи долларов в месяц. А родственники Нгуена постоянно мотались в свой Ханой, не вылезали со средиземноморских курортов и ежегодно меняли крутющие тачки на еще более крутющие. Огромный загородный дом Нгуена – с пагодами, ландшафтными садиками и золочеными драконами-флюгерами – поражал воображение. Это было типичное воплощение архитектурного стиля «япона мать»; проезжая по шоссе, иногородние водители жали на тормоза и, поворачивая головы в сторону диковинного сооружения, изумленно матерились…

Было очевидно: «Золотой дракон» – лишь прикрытие для какого-то тайного и широкомасштабного бизнеса.

Но выяснение этого вопроса пришлось отложить до лучших времен. Эдуарда Ивановича окончательно захватила идея полного и безоговорочного уничтожения Жулика…

* * *

Наступавшее лето плыло и плавилось в асфальтовом мареве. Городские камни набирали жар. Беспощадное солнце ломилось с белесых небес. В прокаленном воздухе густо стояли бензиновые испарения. Загородное шоссе было плотно упрессовано машинами – ввиду наступающих выходных горожане спешили на дачи.

Обогнав череду автомобилей, белый «Опель»-пикап свернул в переулок и неторопливо покатил по тенистой дороге, ведущей к горотделу милиции. Сидя за рулем, Эдик детально анализировал события последних дней, спрашивая себя: все ли он сделал для уничтожения Жулика?

Получилось, что все.

И даже чуточку больше…

…Привыкший решать все задачи поэтапно, бывший оперативник начал с фальсификации доказательной базы. Три дня назад он попросил Коробейника принести ему несколько фотографий из старых уголовных дел Алексея Сазонова. За бутылку коньяка знакомый графолог из областного УВД снабдил самый эффектный портрет трогательным текстом, выполненным стопроцентно сазоновским почерком: «Дорогой Лидусе Ермошиной от Леши Сазонова на память о наших незабываемых встречах». В тот же день снимок был передан Мандавошке.

И тут произошло неожиданное.

– Я его откуда-то знаю, – твердо заявила малолетняя шалава, пристально всматриваясь в фотографию.

– Да-а? – напрягся Голенков и, ощутив в себе прилив охотничьего азарта, тут же сделал стойку. – Откуда?

На маленьком лобике Мандавошки обозначилась сиротливая морщинка.

– Не помню. Но морда знакомая. Где-то видела. Это точно, – сказала она и тут же добавила: – А ниче пацан, да?