Утро без рассвета. Камчатка. Книга 2 - Эльмира Нетесова Страница 21

— Выходит, меня с твоим Дамочкой на одну скамью нужно был посадить перед судом?

— Не на одну скамью, но неподалеку. Чтобы и ты боялся услышать слова приговора: «За халатность — уволить с должности начальника».

— А ты знаешь, как трудно у нас с кадрами? Как не хотят сюда идти работать люди. Им не прикажешь. Это не армия. Все знают, с кем и с чем им придется здесь столкнуться. С кем работать. Попробуй, заставь! Многие отказываются под любыми предлогами. Их никак не уговоришь. Не соблазнишь ни тройными окладами, ни пенсионными льготами, ни большими отпусками. Люди предпочитают жить спокойно и ничем не рисковать. А мы, кроме всего, отвечаем еще за производственные показатели. Мы строим трассу. Строили Магадан. А ты имеешь представление о том, как это делается? Люди не просто работают. Они получают специальность, чтобы завтра не стать вором. А ты, что ты в этом плане сделал? Ты устраивал на работу тех, кто вернулся из лагерей? Ты обеспечил им кров и заработок? Ты подумал об их окружении? Проникся их интересами? Ты не помогал преступнику. Ты не делал ему добра. А все потому, что уличив однажды, разоблачив преступника, ты не просто отправлял его под суд, ты навсегда ставил на нем крест, как на человеке. Ты отказывался от него на всю его жизнь. Ты относился к таким только как к уголовникам. Ты никогда не снизошел до заботы о них. Считая, что это не входит в твои служебные обязанности. Единичные случаи не в счет. Сколько повторно судимых из Армении прошло через наши руки! И это не наши — твои просчеты и ошибки. Исправляем их мы. Мало уметь назвать человека обвиняемы м и доказать это, куда как важнее помочь ему. Поддержать его в нужную минуту. На это ты пока не способен. Ибо привык к крайностям. И не веришь в полное исправление.

— Ты лучше скажи мне, Игорь Павлович, поделись, как это у вас, таких гуманных, люди по двадцать лет сидят? Жизни доживают? Это тоже плод вашего воспитания? Вы за десятки лет не можете их переломить. К тому ж не просто сидят, а продолжают убивать. Кто их этому обучает в свободное время? «Суки», «кенты», «бугры», — вот как вы их называете. Ни одного имени — одни клички. Вроде говорил я не с вами, а с закоренелыми зэками. Вы их понимаете и говорите на одном с ними языке, вы заботитесь о них, но лишь единицы, их по пальцам сосчитать можно, людьми стали. А сколькие остались прежними? Сколько умерло, не дожив до освобождения? Кто — по старости, досиживая четвертый срок, кого — убили в бараке, на работе. Даже вы будто смирились с тем, что жизнь «суки» — ничего не стоит, попадись он на глаза приличному вору. Куда уж работягам думать иначе!

— Есть и издержки, — сказал Бондарев, усевшись напротив Ярового.

— Но… В стране были голод, разруха. Когда людей держали в страхе банды, мы приехали сюда добровольно. Без особых просьб. Мы знали, как важно было покончить с преступностью. Считали это делом своей жизни, которую чудом сберегли в боях. Дороже хлеба, сна, здоровья, стала для нас наша работа. Да, порою нервы не выдерживали, мы не железные. Порою и мы хотели плюнуть, отказаться от всего! Но кто тогда? Кто заменит? Да, мы знали, на что шли. Зато теперь настоящего «медвежатника» на свободе не увидишь. Нет их, не грабят они банки. Да и многие другие перековались. Мы их научили работать. Сделали максимальное. Они теперь приносят пользу людям. Работают, как все. Ты думаешь это только ваша заслуга? Ошибаешься! И наша! Не только вы, но и мы за это кровь проливали. Здесь. В лагере! Тебе такое неизвестно? А нам потерь не счесть. Ты приехал к нам в хорошие времена. Когда мы и сами многое забыли. Но прежде! Это была не работа — ад! Вот видишь, портреты, — Игорь Павлович указал на те, о каких не успел рассказать начальник лагеря. И продолжил уже чуть спокойнее: — Среди них двое погибли здесь. Не от болезни. Нет. Во время беспорядков, поимок. Все фронтовики! Коммунисты! Все по призыву сюда приехали. Добровольно. На войне живы остались. Уцелели. А здесь— не смогли. Так ты считаешь их глупее себя? Кстати, они до лагеря следователями работали. Может, даже лучше тебя во многих вопросах разбирались.

— Хватит прятаться за авторитеты. Они жизнями поплатились, так вы всегда перед наглядными примерами их судеб. Вам и козыри! Вы должны ради памяти, ради погибших перестроить свое отношение к службе, чтобы впредь смертей ни среди администрации, ни среди заключенных не было! Потрудитесь искать и находить иные методы работы, действенные. А то нашли оправдание— мы гибли, кровь проливали, беспорядки прекращали! А чем были вызваны эти беспорядки? И почему вы считаете, что жизнь настолько обесценилась? Вы здесь сидите, а их нет! Есть трасса, но какой ценой! Вам не хвастать, краснеть перед этими портретами надо.

— Прошу вас, остановитесь, знайте меру! — попросил майор. Он так и не ушел в свой кабинет, где за ширмой стояла койка.

— Почему? В чем я неправ?

Игорь Павлович встал. Включил свет. Бледнея, сжал кулаки. Но вот выдохнул. Стал собирать раскладушку. Молча сложил одеяло.

— Ты что, Игорь? — встал Трофимыч.

— У дежурного переночую, — взвалил тот на плечи пожитки.

Майор укоризненно покачал головой. Загородил Бондареву

дорогу.

— Останьтесь, прошу.

— Так лучше. Для всех. — Он двинул плечом дверь. Вышел.

Майор повернулся к Яровому:

— Да, Бондарев не раз едва выживал. Он вправе говорить возле этих портретов — «мы».

— Ранен заключенным? Тем хуже. Дважды опозорился. Не смог справиться с работой, не оправдал надежды не только прямого начальства, но и подчиненных. Еще и под нож попал. Этим не гордиться, стыдиться надо хуже самой поганой наколки.

— Вы неправы, — возразил Трофимыч.

— Почему же? Ведь даже преступник не поставил вашего Бондарева ступенью выше себя. Раз посмел поднять на него руку. Когда человека уважают, на него не кинутся с ножом.

— Много вы в этом понимаете, — скривился Трофимыч. — Зэки меж собой схватились. Кинулись на работяг. Конвой? Но их немного. А зэка, когда рассвирепеют, — к ним лучше не подходить. Кто-то скажет: переждать, мол, надо было.

— Но воры могли перерезать работяг, — перебил майор.

— В том-то и дело! Вот и кинулся Игорь в это пекло. В самую середину. Его по нечаянности задел один. Зэки как увидели, про разногласия забыли. Зло им глаза затуманило. В нем — голову потеряли. Но не специально Бондарева ранили. Вам в жизни не иметь такого авторитета, как у Игоря Палыча, — вздохнул Трофимыч.

— Цену уважения Бондарева и его авторитета я уже увидел, — отпарировал Яровой.

— Что вы видели? Что вы знаете об Игоре Павловиче? Я сколько лет с ним вместе, а каждый день в нем что-то новое для себя открываю. О вас во всяком случае такого не скажешь. Вы — как следственный чемодан, заранее знаешь, что в нем есть и где находится, — вспылил Трофимыч.

— Да, я свой авторитет не покупаю за пачку сигарет. Как ваш Бондарев у Гнома.

— Так это он для вас сделал! — взорвался Трофимыч.

— Благодарю за такую помощь. Но она обоюдно унизительна. Вы оскорбили этим не только заключенного, но и себя, и меня заодно. Вы говорите — для меня? Но этим методом он пользуется не впервые. Сам о том сказал.