Русский вор - Михаил Серегин Страница 20

Ежась на утреннем морозце, зэки, балагуря и матерясь, докуривая бычки, выстраивались на перекличку. Стоя рядом с Полуниным, Либерзон толкнул его в бок и произнес:

– Можно вернуться к нашему вчерашнему разговору.

– О чем вы? – недоуменно спросил Полунин, оторвавшись от своих мыслей.

– Я о разных людях, которые нас окружают. Вон видите того здоровенного дубака с погонами старшего прапорщика – это Шевчук. Братва его только гнидой и зовет. Редкая, доложу я вам, паскуда, садист по натуре. С этим зверем лучше лишний раз не связываться. После его обработки многие ребята попадали в медсанчасть, говорят, были случаи и со смертельным исходом. На зоне у него есть несколько, так сказать, «любимчиков», кого он особо достает. Этим терпилам в зоне живется туго, особенно в его дежурство. В общем, с ним лучше не связываться.

Полунин усмехнулся.

– Поздно уже. Кажется, я попал в его черный список.

– Напрасно, – ответил Либерзон.

И тут же показал взглядом на другого человека.

– А вот теперь по вопросу о полезных людях. Вон, взгляните, стоит мужик, невысокий, крепкий такой.

Полунин увидел мужчину почти квадратного телосложения. На вид ему было лет сорок с небольшим. У него было широкое с резкими чертами лицо, крепкий волевой подбородок, плотно сжатые тонкие губы. Взгляд его светло-голубых глаз был слегка насмешливым. Улыбка исчезала из его глаз лишь тогда, когда он внимательно всматривался в человека.

Вот и сейчас он впился своим цепким взором в Полунина. Разглядев новичка, мужчина отвернулся, что-то сказав при этом одному из рядом стоящих с ним амбалов. Тот быстро взглянул на Полунина и кивнул в ответ.

– Это Леня Волошин. Братва его зовет Леня Бык. Впрочем, кличек у него много, одна из них – Шахматист, за его пристрастие к этой игре. Я играл с ним несколько раз, он сильный игрок. Так вот, Леня Бык вор в законе, его авторитет на зоне велик. Кстати, он тоже наш земляк, родом из Тарасова. Больше здесь людей из нашего города нету.

Полунин слушал Либерзона с безразличием. Он все еще считал жизнь, протекающую вокруг него, чужеродной и совершенно не хотел включаться в нее.

Но сама жизнь заставила его сделать это со всей суровостью, беспощадностью, на которую она только бывает способна. Через два дня, вечером, в барак зашел прапорщик Шевчук, который в этот вечер исполнял функции дежурного помощника начальника колонии (ДПНК).

Прошвырнувшись по бараку в сопровождении трех младших прапорщиков и сделав незначительные замечания нескольким заключенным, он остановился у нар, на которых обитали Полунин и Либерзон.

– А-а-а, гаденыш, – протянул Шевчук, увидев Полунина.

Он осмотрел его с ног до головы и добавил:

– Почему курим в бараке?

После чего ударом дубинки вышиб сигарету из рук Полунина, больно ударив его по пальцам.

– Не положено, – добавил он и затушил окурок сигареты подошвой сапога.

– Почему не положено? – спросил примирительно Либерзон, изобразив улыбку на лице. – Все курят, даже начальник колонии Тришкин во время своих обходов закрывает на это глаза. А ведь он человек некурящий, – авторитетно добавил Либерзон.

– Заткнись, жид, – указал на Изю дубинкой Шевчук. – Я сказал тебе, не положено, значит, не положено. Чья эта тумбочка?

– Моя, – ответил Полунин.

– Что там у тебя?

– Ничего особенного, – пожал плечами Полунин. – Личные вещи.

– Сейчас проверим, – сказал Шевчук и шагнул к тумбочке.

Через несколько секунд скудное содержимое тумбочки – пара пачек сигарет, мыло, авторучка и сменное белье валялись на полу.

– Ты что делаешь? – вскрикнул Полунин, вскочив.

Глаза его налились кровью, челюсти сжались так плотно, что на щеках появились желваки.

Шевчук наступил ногой на пачку сигарет на полу и раздавил ее в лепешку.

– Произвожу осмотр вещей, – спокойно ответил он, с насмешкой взглянув на Полунина.

– Чего здесь осматривать? – возмущенно ответил Владимир. – Я только на зону прибыл, у меня все вещи в карман умещаются.

Оба смотрели друг на друга с нескрываемой ненавистью. Шевчук вдруг поддел дубинкой подбородок Владимира, слегка потянув его на себя, и тихо произнес:

– Что, пес? Взбрыкнуть хочешь… Ну давай, давай, попробуй. Посмотрим, что из этого получится.

Владимир понял, что Шевчук только и ждет этого момента, и, собрав последние силы и терпение, сдержался, промолчав в ответ.

– Вот так, – удовлетворенно произнес Шевчук. – Тебе, как вновь поступившему, надо сразу напомнить, кто ты есть здесь, на зоне. Кусок дерьма собачьего! Будешь ерепениться, я тебя сапогом по земле размажу.

Он замолчал, наблюдая за реакцией Полунина. Тот ничего не ответил, продолжая со злостью смотреть на прапорщика.

– Но если ты этого не понял, то тебе же хуже, – заключил Шевчук.

Он развернулся и не спеша пошел к выходу в сопровождении троих своих коллег.

Полунин еще некоторое время молча стоял без движения, затем, опустившись на корточки, стал собирать свои вещи, разбросанные в проходе.

Сосед по койке, Паша Курдюмов, тот самый, что был дневальным в день прибытия Полунина на зону, подошел к нему и, усмехаясь, произнес:

– Да, Вова, Шевчук тебя отметил, ты теперь у него в черном списке «воспитуемых». А воспитатель он еще тот, все жилы вытащит, пока ты сам перед ним не нагнешься.

Либерзон с грустью добавил:

– Терпите, Володя, – это единственное, что вам остается. Когда-нибудь ему это надоест и он отстанет, переключившись на других… В противном же случае мне вас искренне жаль.

* * *

Слова Либерзона скоро подтвердились. Шевчук преследовал Полунина с прилежностью садиста. Каждое свое дежурство он приходил с проверкой в барак, где жил Полунин, сразу же направлялся прямо к его нарам и по полной программе производил там шмон.

Владимир не выдержал и сорвался уже на третью проверку, когда Шевчук рассыпал по полу печенье, присланное матерью в посылке.

Полунин сорвался и заорал Шевчуку прямо в лицо:

– Сука ты, понял, гнида поганая!

Буквально через час его уже отвели в карцер. Он получил десять суток за оскорбление должностного лица.

Просидев в бетонном неотапливаемом полуподвальном помещении десять суток, Владимир вернулся в свой барак простуженный, с высокой температурой.

Однако Шевчук, дежурство которого было на следующий день, не дал ему обратиться к врачу и погнал на биржу вместе со всеми заключенными. При этом он проследил, чтобы у Владимира не было передышек, которые позволили бы ему перевести дух и хоть как-то прийти в себя.