Бриллиант для Слепого - Андрей Воронин Страница 20

Князев пришел в столовую не прямым путем, зашел по дороге в свой кабинет, где на подоконнике стояла литровая банка с дистиллированной водой. Банка была плотно закрыта полиэтиленовой крышкой. Князев взял банку. Последние пару месяцев он постоянно носил её с собой. Охрана Кремля уже привыкла к этому и перестала обращать внимание на чудачество Николая Николаевича.

Князев откупорил крышку, налил две трети стакана и спокойно, глядя в окно на купола, увенчанные золочеными крестами, медленно, маленькими глотками осушил стакан до дна. Естественно, у него спрашивали, что за банку носит с собой отставной подполковник. Николай Николаевич вежливо, глядя в глаза собеседнику, отвечал:

— Это чистая вода, абсолютно чистая. У меня проблемы с кровью, — затем он называл диагноз — гемофилия, и охранники согласно кивали головами. — А еще, — продолжал Николай Николаевич, все так же спокойно глядя в глаза охраннику, — это вода не просто дистиллированная, она освящена пустынником, живущим на острове Валаам в скиту. И если я каждый день от восхода и до заката солнца буду выпивать литр этой воды, состояние моего здоровья значительно улучшится. Так что извините за то, что я вынужден доставлять нашей охране такие неудобства, — и он, поглаживая банку, бережно прятал ее в портфель, защелкивал замочки и, взяв портфель в левую руку проходил через металлические ворота.

Сотрудники, естественно, поговорили, посплетничали о загадочной банке с освященной водой, но продолжалось это недолго. Мало ли какие бывают у людей чудачества! Кто-то носит в кармане старый ржавый ключ, кто-то гвозди, кто-то детскую куклу, кто-то пьет отвары из трав, глотает таблетки горстями, а кто-то пьет воду и надеется на чудесное исцеление и счастье, которое ему должно улыбнуться.

Сделав последний глоток, Николай Николаевич Князев поставил банку на подоконник, а стакан — дном вверх на коричневый поднос рядом с графином. Его кабинет, в отличие от кабинетов многочисленных сотрудников, не украшали ни плакаты, ни календари, ни репродукции картин. Стены, стол, шкафы были в идеальном состоянии. На письменном столе рядом с компьютером лежали шариковая авторучка и стопка чистой бумаги. Все дверцы в шкафах были закрыты, и никогда никто не видел, чтобы ящик письменного стола хоть на пару сантиметров оставался выдвинутым. Полный порядок. Всегда открыта форточка, а летом — окно. На широком карнизе ходили кремлевские голуби, сытые и холеные.

Иногда хозяин кабинета брал из книжного шкафа с зашторенными стеклянными дверцами холщовый мешочек с пшеницей и, высунув руку в форточку, высыпал горсть зерна на подоконник. Голуби ворковали, стучали клювами о жесть карниза. Этот звук Николаю Николаевичу невероятно нравился. Он весь вытягивался, подбирался, прикладывал к левому уху руку и несколько минут слушал. То, что его считают чудаком, для Николая Николаевича никогда не было новостью.

«И пусть считают. Они-то ведь не знают, кто я на самом деле, под какой звездой рожден и для чего послан в этот мир», — произнеся эти слова про себя, Князев подбоченивался, вскидывал голову, а затем указательным пальцем правой руки приглаживал усы. Его глаза сверкали. Такие глаза бывают у женщин, одержимых желанием или решившихся на отчаянный поступок.

Он покинул свой кабинет и направился в столовую, омерзительно пахнущую жареной рыбой и щами.

«Пахнет, как в людской», — вздохнув, подумал Николай Николаевич, спускаясь в полуподвальное помещение, где располагалась столовая.

* * *

Всякое величие, на взгляд Николая Николаевича, заключалось в простоте.

«Простоте невозможно подражать, ее невозможно скопировать», — к этой мысли Князев пришел своим путем. Он давно знал это, может быть, с этой мыслью и родился, и она жила в нем все его долгие сорок шесть лет. Он прекрасно знал, что появился на свет не случайно, на то была воля Бога: планеты выстроились в нужном порядке, и произошло его зачатие, а затем, проведя девять месяце в утробе матери, он появился на свет. Появился не просто так, для бессмысленного существования, не для того, чтобы прожить как придется отведенные Богом годы, а для выполнения определенной миссии. В чем эта миссия, долгие годы Князев не знал. Но мысль о собственной исключительности не покидала его никогда. Он знал, что все остальные люди, окружающие его, те, с которыми он общается, которые пишут письма, устраиваются к нему на работу, принося заявления, — обыкновенные люди. А вот он, Николай Князев, человек необычайный, наделенный судьбой невероятным даром. Он если и не равен Богу, то избранник Божий и стоит к нему намного ближе других.

«Помазанник Божий! Я помазанник Божий», — по утрам и вечерам, а иногда даже во сне повторял себе Николай Николаевич.

Он холил эту мысль в своей душе, укреплял ее, и она, в конце концов, стала стержнем его существа. Но он никогда ее не выпячивал, никому о ней не рассказывал, никого в свою тайну не посвящал. Он долго, слишком долго ждал своего часа — того момента, когда сможет выполнить предначертанное ему судьбой. И это время пришло.

О каждой выставке сотрудники управления кремлевских музеев узнавали намного раньше. Ведь именно он, Князев, готовил командировочные документы для сотрудников музея, которые отправлялись за границу вести переговоры с владельцами той или иной выставки. Естественно, он знал, что выставка под звучным названием «Сокровища дома Романовых» приехала в Москву восемь дней назад. Казалось бы, что из того? Мало ли проводится выставок? Каждый год десятки разнообразных экспозиций разворачивались в залах кремлевских музеев, выставлялись экспонаты, приходили посетители, экскурсии. Через месяц или два выставки закрывались и, как правило, возвращались за границу — на свою родину.

Выставку сокровищ царской семьи — династии Романовых привез английский королевский дом. В тот день в душе Николая Князева произошел взрыв. Его потрясли не перстни, не колье и шкатулки из нефрита, украшенные бриллиантами, не табакерки, портсигары, кубки и чаши, его потряс бриллиант, величиной с небольшую сливу. Он сверкнул, и Николай Князев был ослеплен, сражен наповал.

Он оказался в зале музея как раз в тот момент, когда сотрудники вынимали из сейфа шкатулку с бриллиантом, вернее, даже не шкатулку, а металлический пенал, что-то похожее на маленький бокс для медицинских инструментов. Камень сиял так, что Князеву стало не по себе. Закружилась голова, задрожали руки, начали подгибаться ноги. И если бы Князев не оперся спиной о колонну, то наверняка рухнул бы на пол.

Каждый день утром и вечером Николай Князев ходил в зал. Охранники, привыкшие к его чудачествам, так же, как и сотрудники музея, не обращали на него внимания. Он приходил и четверть часа восхищенно смотрел на камень. Вопросов Князеву никто не задавал. Ну стоит человек у толстого бронированного стекла и любуется алмазом. Ну и пусть себе стоит, он ведь никому не мешает, не кричит, не тянется к нему руками, а лишь смотрит на него честными голубыми глазами. Но если бы кто-нибудь в этот момент смог заглянуть Николаю Николаевичу в глаза, он был бы поражен: глаза Князева лихорадочно горели, светились изнутри.

Постояв четверть часа, Князев разворачивался через левое плечо и с просветленным лицом покидал зал. Камень оставался неподвижно лежать на бархатном ложе.