Бык в загоне - Андрей Воронин Страница 2

Пожевав губами, словно раздумывая, Смирнов наконец произнес, чеканя каждое слово:

— Козлина, не строй из себя целку-жулика, я тебя все равно обломаю. Не таких обла…

Договорить он не успел — кулак Никитина угодил прямо в челюсть обидчика.

Дальше события развивались довольно быстро.

Выскочив из строя, разозленный заключенный сперва саданул старлея кулаком в солнечное сплетение, профессионально сбив его дыхание, после чего, не давая ему упасть, схватил за отворот шинели. Слегка пригнув голову Смирнова, — движения Никитина были настолько резкими, что у старлея слетела шапка с кокардой, — зек принялся методично наносить ему удары в лицо согнутым коленом. Сначала лицо нового начальника стало молочно-белым, но спустя несколько секунд сделалось кроваво-красным, как пачка «Мальборо».

Строй хранил гробовое молчание. Лишь шестерка-старшина попытался было позвать на помощь, однако один из зеков, вплотную приблизившись к нему, тихо, но очень внятно произнес:

— Заткнись, сука, иначе «петушатник» покажется для тебя раем…

Тем временем Никитин продолжал избивать своего обидчика. Он работал методично, как шахтер отбойным молотком. Из горла старшего лейтенанта вылетали хрипы. Казалось, еще немного, и бравый офицер внутренних войск превратится в мешок, перетянутый кожаной портупеей.

Бить нового начальника отряда хоть и приятно, но, к сожалению, утомительно. Никитин на минуту отпустил Смирнова, чтобы перевести дыхание, и зря: старлей не замедлил воспользоваться таким неожиданным подарком судьбы.

— Помогите… — старлей повернул окровавленное лицо в сторону вышки и, собравшись с духом, закричал — Убива-а-а-ают!..

К месту происшествия уже бежали солдаты. С неприятным звуком заклацали автоматные затворы. несколько человек, угрожающе поведя в сторону отряда стволами, отсекли отряд от места происшествия.

И спустя несколько секунд последовала команда:

— Отряд — ложись!

Зеки уткнулись лицами в мокрый снег.

А Никитину уже заламывали руки, предварительно оглушив его резиновой дубинкой-«демократизатором». Он не сопротивлялся…

Как ни удивительно, но дело попытались спустить на тормозах: начальнику ИТУ, которому до пенсии оставалось всего полгода, естественно, не хотелось неприятностей, тем более что случай этот мог послужить причиной бунта в зоне. Однако Смирнов почему-то не внял советам более опытного коллеги.

— Зачем тебе все это надо, — пробовал уговорить старлея полковник. жили нормально: «мужики» работают, «петухи» трахаются, блатные держат зону… Всем нормально, потому что без ЧП.

Дальнейшие нехитрые объяснения полковника сводились к следующему: Смирнов взял очень круто и, по местным понятиям, «решил загнобить хорошего пацана». А портить отношения с паханом зоны — себе дороже: «мужики» не пойдут на работу, потому как блатные запретят, а это в свою очередь отразится на производственном плане. Зона вообще может объявить голодовку, что еще хуже. Может начаться бунт — и первыми под нож пойдут стукачи…

Разговор происходил в кабинете «хозяина» и на высоких нотах.

— Как минимум я буду ходатайствовать о твоем переводе в другое место, пообещал полковник, — а как максимум…

— А что — как максимум? — сглотнул слюну старлей, ощущая за спиной невидимое дыхание дяди из центрального ГУИТ.

— Максимум — я не дам за твою жизнь рваного бушлата, — абсолютно серьезно закончил полковник.

То ли Смирнов действительно был слишком самоуверен, то ли понадеялся на дядю, то ли не придал значения предостережению — во всяком случае, он так и не понял, что Никитин по понятиям воровской чести обязан был убить обидчика.

Однажды, примерно через неделю после того, как Никитина выпустили из ШИЗО, где он отбывал наказание после того случая, старшина отряда, прибежав в канцелярию, заявил Смирнову, что блатные категорически отказываются выходить на работу. И как должен был отреагировать на это сообщение новый начальник отряда, который в первый же день объявил, что от работы может освободить либо паралич, либо смерть? Разумеется, надо было навести порядок и «построить». Матеря про себя блатных с их понятиями и полковника с его либерализмом, он отправился в барак — там было несколько человек, в том числе и Сергей Никитин.

Сергей лежал на койке — рядом с ним, опустившись на корточки, сидел «колыдик»: так называют зоновских художников, специализирующихся исключительно на татуировках. Колыдик, обмакнув во флакон с тушью швейную иголку, прикрепленную к спичке, старательно завершал свое творение.

Остальные сидели на стульях, живо комментируя происходящее.

— Членовредительством занимаешься? — взорвался Смирнов. — Почему не на работе? Что это такое? — и он толстым пальцем ткнул в свежую татуировку.

Никитин, слегка поморщившись от боли, поднялся на ноги.

— А сейчас я тебе объясню, гондон, что это такое, — произнес он сквозь зубы и многозначительно посмотрел на товарищей, потом незаметно подмигнул старшине, и тот, поняв, что его присутствие нежелательно, удалился. Кольщик, закрыв за старшиной дверь, сунул в дверную ручку табурет, на котором только что сидел.

Несмотря на кажущуюся туповатость, старлей понял: сейчас с ним должно произойти что-то нехорошее. Тем более что Никитин, засунув руки в карманы брюк, медленно надвигался на него.

— Да ладно вам, мужики… — Смирнов испуганно озирался, словно ища пути к отступлению.

— Где ты видишь «мужиков»? — безмятежно улыбаясь, спросил Никитин.

И тут старлей понял, какую ошибку он совершил.

— Да что вы, ребята, — глаза Смирнова испуганно блестели.

— Ребята у мамки сиську сосут, — мгновенно последовал ответ.

— Ну… вы… я не хотел никого обидеть… — старлей растерялся окончательно.

— А ты уже обидел, — Никитин стоял к Смирнову почти вплотную, и тот не видел, как заключенный доставал из кармана заточку.

— Да вы ч-ч-ч…

Короткое, резкое движение заточкой от бедра — и старший лейтенант, дико вытаращив глаза, стал судорожно хватать ртом воздух; теперь он напоминал вытащенную на лед рыбу:

–..ТО-О-О-О?..

Спустя несколько секунд мертвый старлей лежал на окровавленном полу: изо рта его вытекала темная струйка крови. Никитин аккуратно вытер заточку о полу кителя покойного, с невозмутимым видом спрятал ее в карман и, обернувшись к блатным, произнес:

— На промзоне выброшу.

— Ну что, Писарь, — похлопал его по плечу один из присутствовавших; после этого Никитин понял, что кличка эта пристала к нему навсегда.

Да, теперь он и вправду стал «писарем»: так на жаргоне называют тех, кто хорошо владеет ножом.