Солнце для Джона Рейна - Барри Эйслер Страница 2

Немного помедлив, Кавамура пошел дальше.

Я растянул губы в кривоватой улыбке. Японцы никогда не останавливаются, чтобы прикурить, боясь потерять сотые доли секунды, которые к концу жизни перерастут в недели. Ветра нет, а значит, нет и объективной причины останавливаться. На душе у объекта неспокойно, что еще раз доказывает его вину.

В чем он виноват, я не знаю и выяснять не собираюсь. Обычно я задаю всего несколько вопросов: будущий объект — мужчина? С женщинами и детьми не работаю. Нанимали ли кого-нибудь еще? Дублировать чьи-то действия и функционировать в команде неинтересно, я привык работать один. И еще: в отличие от террористов я никогда не задеваю посторонних, а угрожающие письма и требования выкупа считаю проявлением некомпетентности. Иногда прошу независимого доказательства вины, чтобы убедиться, что невинные не пострадают.

Отсутствие такого доказательства за последние восемнадцать лет останавливало меня дважды. Однажды меня пытались подослать к брату редактора крупной газеты, в которой публиковались изобличающие статьи о коррупции в одной из префектур. В следующий раз в жертвы избрали отца молодого финансиста, который с излишним рвением пытался установить причину разорения своего банка. Самого редактора или финансиста я бы убрал с превеликим удовольствием, но у нанимателей имелись причины действовать иначе, и, зная мои принципы, они попытались ввести меня в заблуждение. Больше я на них не работаю.

Я не наемник и не самурай, хотя фактически и нахожусь в услужении. Отличительный признак самурая — безграничная преданность господину, и было время, когда, начитавшись романов и комиксов, я был верным вассалом Соединенных Штатов. Слепая любовь, особенно без взаимности, никогда не длится долго; горько разочаровавшись, я стал реалистом.

— Мы идем, — объявил я, проходя мимо «109»-го. Наклоняться к лацкану не приходилось: микрофоны достаточно чувствительны. Иначе опытный охранник вычислит меня в два счета. Не уверен, что за нами следит охрана Кавамуры, однако осторожность не помешает. Гарри узнает, что мы проходим мимо, и через секунду к нам присоединится.

Популярность сотовых несказанно облегчила нашу работу. Несколько лет назад любого, кто идет по улице и бормочет себе под нос, сочли бы невменяемым или шпионом иностранной разведки, а сегодня в таком поведении нет ничего странного.

В конце Догензаки горел красный свет, и, приближаясь к пересечению пяти улиц, люди пошли медленнее. Неоновые огни и массивные видеомониторы ярко освещали окрестные здания. Скрипя шинами, по перекрестку проехал дизельный грузовик. Сквозь толпу пробирался обливающийся потом уличный торговец, а у фонарного столба спал неопределенного возраста бездомный. Как он может дрыхнуть среди такого шума? Наверное, все дело в черном отчаянии или алкоголе...

В конце Догензаки всегда пробки, а в час пик, едва загорается зеленый, три сотни человек бросаются переходить улицу и еще столько же ждут в толпе. Итак, теперь надо толкаться и работать локтями. Я буду следовать за Кавамурой на расстоянии пяти метров, значит, между нами пройдут человек двести. Зная, что у нашего подопечного проездной, мы с Гарри заранее купили билеты, чтобы преодолеть турникет следом за ним. Конечно, контролеры все равно ничего не заметят (в час пик они едва справляются с бешеным напором толпы), так что прокомпостировать можно что угодно, хоть билет на бейсбол.

Зажегся зеленый, и толпы ринулись навстречу друг другу, словно на картине художника-баталиста. Кажется, в голове токийцев работает невидимый радар, помогающий не сталкиваться на улице. Увидев, что Кавамура пересек станцию, я бросился за ним. Когда мы проходили мимо кабинки контролера, между нами было пятеро. Сейчас нельзя отставать ни на шаг: как только подъедет поезд, на платформу высыпят шесть тысяч человек, а еще столько же набьются в вагон, отчаянно сражаясь за сидячие места. Иностранцы, считающие японцев вежливыми, никогда не ездили на токийском транспорте.

Растолкав недавно прибывших, мы успели как раз к закрывающимся дверям, из которых торчали локти и сумочки. С грохотом поезд исчез в темном туннеле, следующий подъедет минуты через две.

Кавамура вышел на середину платформы, а я держался неподалеку, стараясь особо не попадаться на глаза. Наш подопечный нервно оглядывался по сторонам, но если все же заметил Гарри или меня, то вряд ли придал этому особое значение: три четверти ожидающих совсем недавно шли по Догензаке.

Когда из туннеля показался поезд, Гарри прошел мимо меня, чуть заметно кивнув, мол, все, дальше действуешь сам. Как и договаривались, его помощь требовалась, пока Кавамура не сядет на поезд. В предыдущих операциях Гарри исчезал со сцены на одном и том же этапе. И на этот раз отработал он отлично и может отдыхать. Я свяжусь с ним позже, когда все будет готово.

Гарри считает меня частным детективом, и, не желая разрушать иллюзии, я порой поручаю ему следить за совершенно неинтересными мне людьми и никогда не упоминаю имен: еще ненароком прочитает в газете некролог и задумается. Иногда, кажется, помощник что-то подозревает, но вопросов не задает, и это главное.

Я вплотную приблизился к Кавамуре; теперь между нами лишь мужчина, приготовившийся штурмовать поезд. Начинается самая трудная часть операции. Если оплошаю, объект меня заметит, и незаметно подойти к нему во второй раз будет куда сложнее.

Опустив правую руку в карман брюк, я нащупал управляемый микропроцессором магнит размером и весом с двадцатипятицентовик. С одной стороны магнит покрыт темно-синей шерстяной тканью, совсем как сегодняшний костюм Кавамуры. При необходимости синий слой можно отлепить, тогда магнит станет серым, а этот цвет мой подопечный тоже очень жалует. Обратная сторона «монетки» липкая.

Вытащив магнит, я ловко зажал его в ладони. Теперь нужно выбрать подходящий момент, чтобы Кавамура ничего не почувствовал. Может, во время посадки в вагон? Отцепив вощеную бумагу, я обнажил липкий слой.

К платформе со свистом подъехал поезд, а Кавамура, достав из кармана сотовый, стал набирать номер.

Ну же, давай! Шагнув к нему, я прилепил магнит к пиджаку чуть ниже левой лопатки и тут же отошел. По телефону мой подопечный говорил всего несколько секунд, и из-за скрипа тормозов я ничего не расслышал. Интересно, кому он звонил? Хотя это уже не важно — через две, максимум три остановки дело будет сделано.

Двери открылись, и на платформу выплеснулся пассажирский поток. Когда он превратился в тоненькую струйку, выстроившиеся в две очереди люди хлынули внутрь. Казалось, включили гигантский пылесос: вагон откровенно напоминал пылесборник! Почти уверен, что поезд трещал по швам. «Двери закрываются!» — проговорил металлический голос, но никто не обратил внимания: народа набилось столько, что верхние поручни были совершенно ненужными. В такой тесноте упасть просто невозможно! Наконец двери действительно закрылись, и мы поехали.

Медленно выдохнув, я осторожно повернул голову. Шея хрустит, зато нервозности как не бывало. Со мной всегда так! Помню, в детстве мы жили в небольшом городке у моря. Там были высокие скалы, с которых так здорово прыгать в воду. Сначала я наблюдал за другими мальчишками, а однажды решил попробовать сам. Забравшись на вершину, я посмотрел вниз и похолодел от страха. Но за мной наблюдали приятели, так что отступать было нельзя. И тогда я решил: спрыгну — и будь что будет. Разбежавшись, я сиганул в воду. О последствиях я не думал, стараясь убедить себя в том, что даже если умру, это совсем не страшно.