Чертова дюжина - Иван Сербин Страница 2

Ветер разгуливал по городу, словно припозднившийся пьянчужка в обнимку со своей единственной подругой — ночью. Дома, как задремавшие часовые, безразлично пропускали его, а он бесшабашно и дурашливо насвистывал мелодии лета на флейтах водосточных труб. Изнывающие в романтическом томлении фонари мечтательно выгнули по-жирафьи длинные шеи и задумались о чем-то своем. По умытым куцым коротким дождиком улицам нет-нет да и проезжали редкие машины, но не вальяжно, не по-барски, как днем, а торопливо, припадая к асфальту стальными телами. Ночь. Лето. Серые нити грядущего дня уже начали опутывать лиловый купол на востоке за крышами, однако это еще было не утро, только слабый намек на него.

Двое встретившихся на набережной у ЦПКиО выбрали именно это время, потому что знали: ночь — лучшая защита. Ночью все кошки серы, шорохи тревожны, а тени убийственно страшны. Эти двое не боялись ни кошек, ни шорохов, ни теней. Более того, тени были их неотъемлемой частью. Три — у первого и одна — у второго. Люди-тени, сопровождающие парочку всегда и всюду. Собранные, внимательные, идеально безликие, незаметные в толпе. Все четверо в плащах, скрывающих оружие. У троих — короткие пистолеты-пулеметы «узи», у одного — мощный тупорылый «АКМСУ». Сейчас тени рассредоточились, оттянулись от хозяев. Во-первых, чтобы не стать невольными слушателями — за это можно поплатиться головой, во-вторых, чтобы держать противника в поле обстрела без риска для людей, жизни и тела которых они охраняют.

Пара осталась стоять у пыльного чугунного парапета в двух метрах от высоких ворот, за которыми аляповато-пестрой громадой встал «Луна-парк». Плескалась о стену набережной мутная вода Москвы-реки, тарахтела на другом берегу поливальная машина, надрывно скрипели узлы «американских горок». Когда охрана оказалась на почтительном расстоянии, один из пришедших, высокий жилистый мужчина с умным жестким лицом, повернулся к собеседнику. В свете фонаря, висельнически болтающегося над техническими воротами парка, выглядел он весьма внушительно. Строгий костюм и неброский серый плащ скрадывали легкую асимметричность фигуры — длинноватый торс, чуть коротковатые ноги и широкую, распирающую пиджак грудь. Голову мужчина держал высоко, гордо. На собеседника смотрел прямо, спокойно, но явно зная себе цену, не свысока, а на равных.

Уперевшись белой, по-женски холеной рукой в чугунный шар ограды, высокий обратился к собеседнику:

— Ну, здравствуй, Рыба.

Человек, к которому пятеро из шести знакомых обращались именно так — Рыба, кивнул в ответ. Был он короток, толст, лыс и напоминал бильярдный шар. Однако кажущаяся рыхлость скрывала недюжинную силу и почти звериное проворство. Одет толстяк был неброско, но дорого. Даже очень дорого. Он будто бы находился между двумя ступеньками социальной лестницы: высокой и очень высокой. Деловой костюм, неожиданно ладно сидящий на расплывающейся фигуре, и длинный, до пят, чуть мешковатый светло-бежевый плащ, нет-нет да и утирающий фалдами прибитую дождем пыльную кашицу с ноздреватого асфальта.

— Рад видеть в добром здравии. Ума не приложу, зачем это я мог вам понадобиться.

Высокий хмыкнул с ноткой удивления.

— А зачем ты обычно надобишься, Рыба?

— Кому зачем, — философски ответил тот. — Одним — по делу, а другим — по рюмочке опрокинуть.

— Думаешь, я пришел сюда в три часа ночи, чтобы выпить водочки?

— Можно и коньячку, если водки не хочется.

— Коньячок будешь со своими «шестерками» пить, — голос высокого наполнился убийственным спокойствием, — а мы с тобой давай о деле поговорим.

— Ну что ж, можно и о деле, — легко согласился Рыба. — Что за дело?

— Мне нужно… — собеседник достал из кармана пиджака список, протянул толстяку, — …это.

Рыба повидал много заказчиков. Ему передавали замусоленные клочки газет, на которых коряво плясали заветные слова: модель, количество, желаемый срок получения заказанного; он читал те же слова, нацарапанные пальцем на пляжном песке в Планерском или быстро написанные на ресторанной салфетке в «Континентале»; их произносили в телефонную трубку или — очень редко, особый случай! — говорили лично. У каждого свои представления о конспирации. Рыба повидал много людей. Поэтому к аккуратно свернутой бумажке он отнесся с должным уважением. Принял без улыбки, развернул, прочел, щурясь в свете фонаря.

— Ого! — вырвалось у него уважительно. — Серьезный заказ. — Он бросил быстрый заинтересованный взгляд на безразлично созерцающего работу поливалки высокого. — Очень серьезный.

— Разве кто-то упоминал о мелочевке?

— Я не слышал.

— А я и не говорил. Так как насчет заказа?

— Сложно. — Рыба пожевал губами, раздумывая, и повторил: — Сложно. Можно, конечно, попробовать, но…

— Нет. — Высокий тряхнул головой. — Или ты говоришь «да» и мы обсуждаем детали, или отказываешься.

В голосе его прозвучала угроза. Почти неразличимая, однако Рыба был достаточно осторожным и внимательным человеком, чтобы уловить ее.

— И когда ждать гостей? — с нервным смешком поинтересовался он.

Взгляд коротышки, цепкий, словно кошачья лапа, впился высокому в лицо, изучая, улавливая непроизвольное напряжение мышц, подрагивание век, движение глаз. Тот не блефовал, на что Рыба надеялся втайне, нет. Быстро подняв руку, высокий посмотрел на часы. В ту же секунду за его спиной пришли в движение охранники Рыбы. Подобрались, потянули на свет божий свои «узи», изуродованные глушителями. Губы их раздвинулись, обнажая белые крепкие зубы. Казалось, что не стрелять они собираются, а кинуться вперед, вцепиться клыками в жертву и рвать горячее еще мясо, соловея от запаха и вкуса свежей крови. Движения их — плавно-скользящие, маслянисто-текучие — и были движениями диких зверей, а пылающе-жадный блеск глаз — блеском глаз хищников.

Однако люди, с которыми им предстояло иметь дело, тоже не отличались библейским миролюбием. Стоявший до этого совершенно неподвижно охранник высокого шевельнулся, словно очнувшаяся от механической спячки машина. Двигался он молниеносно, со своеобразной, едва уловимой грацией. Руки телохранителя согнулись в локтях, и, прежде чем троица успела положить пальцы на спусковые крючки, в лица им уставился ствол «АКМСУ». Охранник не откидывал по-киношному полу плаща, не приседал, не делал лишних движений. Он просто взял оружие на изготовку, чтобы троица увидела и оценила это.