Мертвая хватка - Андрей Воронин Страница 18

Так что там с этой яблоней? Извини, но даже для сотрудницы ботанического сада такая реакция на исчезновение одной-единственной яблони не очень типична. Она что, из тех, кто любит качать права? Знаешь, есть такие стервы, которые свое из глотки выдерут вместе с кишками, даже если оно, это свое, им вовсе не нужно. Просто из принципа.

– Да нет, – сказал Сорокин, – не похоже. Очень милая, симпатичная дамочка. Интеллигентная. Я бы даже сказал, слишком интеллигентная. Из тех, которые полчаса извиняются, когда им в трамвае на ногу наступят. Тебе, Забродов, такие должны нравиться. Хочешь, познакомлю?

– Не хочу, – сказал Забродов. – Во-первых, она, наверное, уже старушка, потому что нынешняя промышленность давно разучилась выпускать по-настоящему интеллигентных женщин, да и мужчин тоже. А во-вторых, знаю я эти твои знакомства. Для начала, чтобы был повод к знакомству, ты представишь меня как своего сотрудника, который будет заниматься расследованием этого чрезвычайно интересного и запутанного дела. А потом я глазом моргнуть не успею, как ты повесишь всю эту садово-огородную бодягу на меня. Отказаться я не сумею, потому что мне будет неловко перед дамой, и помочь ей я не сумею тоже, потому что как ей теперь поможешь? Или сумею, но при этом опять кого-нибудь сгоряча шлепну. В обоих случаях виноват буду я, а ты вроде и ни при чем. Нет уж, спасибо, не надо мне твоих знакомств!

– Во-первых, – холодно передразнил его Сорокин, – ей всего двадцать девять…

– Замужем? – быстро спросил Мещеряков.

– Тебе-то что за дело? Ну, не замужем…

– Значит, уродина, – удовлетворенно констатировал Мещеряков и откинулся на спинку кресла. – В очках с толстенными линзами и с кривыми ногами. И колготки на коленях протерты, а колени все зеленые от травы… Не связывайся, Илларион. Какая тебе от этого выгода? Еще замуж проситься начнет, а потом и пикнуть не успеешь, как она тебя приставит к лопате, вот как нашего Сорокина его теща приставила. И станешь ты, вольный орел, таким же тягловым дачником с подрезанными крылышками, как и все вокруг. Ну, зачем тебе это?

Сорокин отмахнулся от него, как от мухи.

– Ей всего двадцать девять, – глядя на Забродова, повторил он прежним холодным тоном, – и выглядит она в высшей степени привлекательно. А замуж, как я понимаю, не вышла потому, что кругом хамы – вот, вроде вас, – а ей хам не нужен даже ради штампа в паспорте и обручального кольца на пальце. Это что касается первого пункта. Теперь перейдем к пункту номер два – насчет того, что я будто бы хочу повесить это дело на тебя. Да кто ты такой, чтобы я просил тебя принять участие в официальном расследовании и выдавал за своего сотрудника? Подумаешь, Эркюль Пуаро местного разлива!

Не хочешь помогать – так и скажи, и катись ты ко всем чертям со своими умными разговорами!

Мещеряков неприлично заржал и от полноты чувств облил коньяком свои тщательно отутюженные брюки. Забродов тоже фыркнул и громко объявил:

– Сорокину больше не наливать! Он уже впадает в буйство, скоро на людей кидаться начнет. Ты чего, полковник?

Обиделся, что ли? Брось, брат, на правду не обижаются.

И потом, с чего это ты так кипятишься? Неужто дамочка понравилась?

– Дурак ты, Забродов, – остывая, сказал Сорокин. – Мне ее просто жалко стало. Бывают такие люди, к жизни не приспособленные. Прикрикнул бы я на нее, скажем, или просто отмахнулся – дескать, времени нет, – она бы и пошла себе тихонько. – Слезы – оружие слабых, – сказал Илларион. – Смертельное оружие… Плакала, небось?

Сорокин помотал головой.

– Ума не приложу, как ей удалось удержаться, – сказал он. – Я ведь в розыске не первый год, всякого насмотрелся. Меня на мякине не проведешь, я сразу вижу, когда человеку по-настоящему плакать хочется, а когда он притворяется, на жалость бьет.

– Ну? – удивился Забродов. – Ладно, валяй, рассказывай дальше. Что же это за яблоня такая, из-за которой она так убивается?

– Не советую, – адресуясь к Иллариону, негромко обронил Мещеряков, сосредоточенно оттиравший куском заменявших скатерть обоев свои испачканные брюки.

На него опять не обратили внимания, и он, бормоча невнятные проклятия, удалился в ванную – спасать штаны.

Сорокин закурил новую сигарету и коротко объяснил Иллариону, чем, по мнению Анны Бесединой, была замечательна исчезнувшая из ботанического сада яблоня Азизбекова, прозванная покойным профессором «яблоней Гесперид».

– Не знаю, насколько все эти чудеса соответствуют действительности, – закончил он, – но девчонку жалко. Мне показалось, что она была в этого покойного профессора немножечко того… Влюблена. Знаешь, как это бывает: старый учитель, молодая ученица… В общем, сплошные платонические чувства и никакого толку, а потом учителя жена на пустом месте ревнует, а у ученицы вместо личной жизни одна тихая нервотрепка и это, как его., пышное природы увяданье. Но это я так, к слову. Ты знаешь, я не поленился, съездил в этот ботанический сад я поговорил с директором.

– Первого мая? – удивился Илларион.

– Представь себе. А что тебя удивляет? У них там по случаю праздника экскурсии всякие, да и вообще, весна в таких вот местах – самое горячее время. В общем, я его застал.

О яблоне Азизбекова господин директор отозвался довольно пренебрежительно, да и о самом Азизбекове тоже. Не ругал, конечно, наоборот, хвалил, но как-то так… Не так, словом. Ну, энтузиаст своего дела, умница, эрудит, но организатор никудышный, и все время витал в эмпиреях, вечной молодостью грезил, счастьем для всего человечества…

– М-да, – сказал Илларион. – А сам при этом сидит в его кресле. Долго, небось, своей очереди дожидался.

– Именно так мне и показалось, – кивнул Сорокин. – Но, как говорила моя бабка, когда кажется, креститься надо.

Мне другое не понравилось. Хотел я взглянуть на этот знаменитый пенек, а там…

– Голая земля, – опередил его Илларион. – И сделано это, естественно, в целях поддержания порядка, чтобы не оскорблять взор посетителей таким неприличным зрелищем, как свежий яблоневый пень. Ну, и что? Все правильно. Праздник, экскурсии, а тут, понимаешь, пень. Я бы на месте директора тоже распорядился его убрать, и побыстрее. А то, что ты теперь не можешь определить, рос там, этот пенек, с самого начала, или его просто воткнули в свежую яму для блезира, – так это твои личные милицейские проблемы. И как с ним поступили, вывезли на свалку или сожгли?

– Сожгли, – сквозь зубы ответил Сорокин. – Прямо вчера вечером и сожгли. Директор руками разводит: Беседина-де написала заявление в райотдел исключительно по собственной инициативе, как частное лицо, а он понятия не имел, что какой-то там пень может представлять интерес для следствия.

А что? Ты тоже думаешь, что тут нечисто?

– Ничего я по этому поводу не думаю, – разом пресек его поползновения Илларион, – и думать на эту тему не собираюсь. Расследования – не моя стихия. Меня всю жизнь учили путать следы, а тут распутывать надо. Да и надо ли?