Объект насилия - Борис Седов Страница 18

Я проболел до четверга.

В японском садике. Устроившись со всеми удобствами в тростниковом кресле под огромным зонтом.

Созерцая низкое дождливое небо, карликовые деревья, кусты и абстрактные композиции из обломков гранита.

Слушая музыку.

Наслаждаясь бездельем.

Леча отбитые почки баночным «Туборгом».

И время от времени принимая решивших проведать меня посетителей.

* * *

Заезжала Борщ.

Привезла ананас и теплые пирожки с грибами.

– Только что из духовки, – сообщила она. И добавила с гордостью: – Сама испекла.

Вот уж никогда не подумал бы! Представить Борщиху в цветастом передничке, месящую тесто, – на такое моего воображения не хватало.

– Спасибо, – промямлил я пораженный. – Как там Антон?

– Как и ты. Сидит дома. Ждет, когда сойдут синяки.

– Это надолго.

– Вот заодно и отдохнет. – А потом со свежими силами примется за грузин. У него на них зуб.

– Еще бы! – Кому-кому, а уж мне-то об этом можно было не говорить. – У меня тоже.

Борщиха смерила меня презрительным взглядом.

– Да, понимаю. Неприятно, когда тебя переигрывают. А эти уголовники вас переиграли вчистую.

Она была хирургом человеческих душ. В смысле, любила плеснуть спирту в открытую рану, нанесенную чьему-либо самолюбию.

– С другой стороны, тебе удался отличный сюжет для «Подставы», – тут же подсластила пилюлю она. – Думаю, если бы не эти молокососы, вряд ли получилось бы лучше.

– Если бы не эти молокососы, не сидел бы я сейчас дома, – посетовал я. – С изувеченным носом. И отбитыми почками. Кстати, что с ними?

– С твоими почками?

– Нет. С молокососами. Надрали им задницы? Мне очень хотелось услышать подробный рассказ о несчастьях, постигших амбалов из ментовского училища. Я жаждал крови. Я грезил отмщением! Я был лишен возможности поквитаться со своими обидчиками лично, но имел полное право знать о том, какое они понесли наказание.

Впрочем, Борщихе на это мое полное право оказалось начхать. Никаких подробностей я так и не дождался.

– Мальчишки наказаны. – Вот и вся информация, на которую расщедрилась она. И, дабы не подвергать меня искушению, поспешила сменить тему – принялась читать мне нравоучения насчет полной несовместимости больных почек и пива «Туборг».

Она умела быть восхитительно душной, эта Татьяна Григорьевна Борщ! И я вздохнул с облегчением, когда она наконец убралась восвояси.

А пирожки с грибами оказались очень даже вкусными.

Заезжал Котляров.

Вот уж про кого можно смело сказать: прямая противоположность Борщихи. Реанимировать убитое настроение и щедро делиться своей энергетикой с сирыми и убогими, вроде меня, было жизненным кредо этого разгильдяя. Даже пасмурный дождливый денек показался не таким уж дождливым и пасмурным, когда Серега в сопровождении Василисы объявился в японском садике и, здороваясь, первым делом обозвал меня инвалидом.

– А нос у тебя, как у колдыря. – Мой двоюродный братец водрузил на столик бутылку «Мерло» и продолжил шутливую атаку на Василису, которую начал, похоже, сразу, как только моя боевая подруга впустила его в квартиру. На то, чтобы произвести на девочку с едко-лиловыми волосами благоприятное впечатление, Сереге хватило минуты. Васюта взирала на него, разинувши ротик. – Не верю, что у такой яркой красотки нет симпатичных подруг.

Василиса глупо хихикнула и – исключительный случай – не нашла, что ответить.

– Принесу штопор, – смутилась она и поспешила ретироваться.

Котляров же устроился в кресле, смерил меня насмешливым взглядом и похитил из пачки последнюю сигарету.

– Очаровашка! – щелкнул он зажигалкой и выпустил в мою сторону клуб табачного дыма. – А ведь ты склонен к педофилии, братишка. Это должно настораживать.

– Ей восемнадцать. – Мне доставляло удовольствие, что девочка с едко – лиловыми волосами явно вызвала у моего кузена легкий подъем кровяного давления. Он был о ней изрядно наслышан, но видел впервые. И Василиса не оставила его равнодушным.

– Где восемнадцать, там и четырнадцать, – с умным видом изрек он. – Не верю, что у нее нет подружек.

Я отлично знал своего двоюродного братишку и не сомневался, что ему не составило бы большого труда оперативно свихнуть им мозги. К счастью, у Василисы, действительно, не было подруг. У нее вообще не было никого, кроме меня, котенка, компьютера и – с натяжкой – Татьяны Григорьевны Борщ.

– Бедная Лена, – с наигранной жалостью вздохнул я. – И когда она с тобой, кобелем, разведется?

И я, и кузен отлично знали, что, скорее всего, никогда. Неглупая баба, истинная хохлушка и по паспорту, и по жизни, Лена два года назад, как репейник в собаку, вцепилась в мужа, в его трехкомнатную квартиру, в немалый доход, который приносила его работа в охранном агентстве, в ту совсем не лишнюю в нынешнем зыбком пространстве стабильность, которую обеспечивал Котляров. При всей склонности к тому, что принято называть супружескими изменами, жену он боготворил и обладал завидным качеством никогда не увлекаться всерьез своими временными подругами. А их у него было великое множество, и, надо признаться, порой я завидовал двоюродному брату, умеющему в любое время и в любых обстоятельствах заводить мимолетные интрижки.

– Занимался сегодня твоими «кинологами», – приступил к делу он, когда Василиса принесла нам фужеры и штопор и вновь поспешила убраться с глаз долой за компьютер. – Есть одна дамочка. Не жирует, но на жизнь зарабатывает именно этим: подставляется под собак.

– Дамочка?!! – В моем представлении такая работа была рассчитана уж никак не на представительниц слабого пола. – Эмансипированная?