Пощады не будет никому - Максим Гарин Страница 17

Тамара вбежала следом.

— Ты что, куда? Здесь же людей оперируют! Тебе что здесь, ветеринарная лечебница? Котов, собак здесь не лечат!

Дорогин показал пальцем на перевязанного пса и аккуратно развязал шарф, так аккуратно и бережно, словно бы снимал повязку с собственного ребенка, его глаза умоляли Тамару помочь псу.

И та сдалась, как-то обреченно махнула рукой и распахнула шкаф с инструментами. Затем быстро надела халат, второй бросила Дорогину.

— Надевай, инфекцию занесешь еще!

Сергей сбросил куртку, а затем с трудом натянул узкий халат Геннадия Рычагова. А Тамара уже держала шприц. Тонкая струйка брызнула с иглы, острие сверкнуло.

— Никогда не оперировала собак, никогда.

Иголка скрылась в густой шерсти. Пес несколько раз дернулся, затем его взгляд остановился. Тамара несколько раз махнула рукой, зрачки уже не реагировали на изменение яркости света, использованный шприц полетел в никелированную урну.

Сергею хотелось крикнуть:

— Там в нем пуля, где-то внутри!

Но вместо него это произнесла Тамара:

— Пулевое ранение, черт подери. Это кто же его так?

Придержи, — попросила она, словно бы Сергей мог ее слышать.

Он несколько раз кивнул и стал ей помогать.

Короткими ножницами женщина выстригала шерсть, затем взялась дезинфицировать рану, и лишь после этого в ее руках появился зонд.

— Я никогда не оперировала собак, — сама с собой разговаривала женщина. — Но это какой же надо быть сволочью, чтобы стрелять в такого красавца! А может, он бешеный? Ладно, потом разберемся, а пока надо извлечь пулю. Приедет Рычагов, он разберется, если не выгонит меня отсюда и тебя, — она говорила это, внимательно и осторожно вводя зонд в пулевое отверстие.

Тома нащупала пулю. Та сидела довольно глубоко.

— Придется резать, — сказала женщина, — так до нее не добраться. Да и кость скорее всего раздроблена, пуля застряла.

Операция длилась больше часа. Тамаре пришлось сделать еще один укол, потому что пес понемногу начал приходить в себя.

— Не знаю, выдержит ли он два наркоза, — говорила она, уже зашивая рану и накладывая тугую повязку. — Куда его теперь? — когда была закончена перевязка, спросила Тамара, оглядевшись по сторонам.

Дорогин взял пса, взял осторожно и бережно, а затем перенес на ту кровать, которую занимал когда-то Винт, подстреленный людьми Рафика Магомедова. Тамара хотела уже было закричать на Дорогина, но лишь махнула рукой и участливо покачала головой, дескать, что с него, дурака, возьмешь, какого-то пса, найденного черт знает где, приволок в дом, его пришлось оперировать, штопать, а он еще взял да и положил его на чистую кровать.

— Ты бы его еще одеялом накрыл, — в сердцах произнесла Тамара.

И тут же охнула: Сергей словно бы ее услышал, он накрыл пса одеялом, подложил ему под голову подушку.

Затем подошел к Тамаре, взял ее руки в свои и по очереди поцеловал ладони.

— Ну что ты…

Тамара чуть не прослезилась, не ожидая подобного.

Женщина хоть и злилась на Дорогина, но злость эта была доброй: так сестра может злиться на брата, мать на сына, когда тот напроказничает.

— Конечно, следовало бы сделать рентгеновский снимок, — покачала головой ассистентка доктора Рычагова, — потому что кости мне пришлось составлять на ощупь, — она мельком взглянула на Сергея и дальше говорила уже сама для себя. — По-хорошему следовало бы вставить спицы, но собачья лапа — это не человеческая рука. Еще посмотришь, как потом этот кобель примется грызть бинт с гипсом, прогрызет насквозь, до дыр. Да и шерсть под повязкой заживанию не способствует.

Она уселась на изящный, никелированного железа, стул и, положив правую руку на спинку кровати, стала ждать, когда собака очнется.

Дорогин тоже присел, но в ногах кровати. Тамара то и дело приподнимала псу веко, заглядывала в остекленевший глаз, чуть помутневший оттого, что пересох. Было видно, как на его стеклянную поверхность падают пылинки и остаются, не смытые слезой.

— Жаль, что ты не говоришь, — абсолютно не двигая губами, не смотря на Дорогина, сказала Тома.

«А иначе что?» — хотелось спросить Сергею, но он, естественно, молчал, понимая, что Тамара Солодкина лишь рассуждает вслух, а он, по счастливому стечению обстоятельств, может читать ее мысли.

— Вот и пса притащил. Наверное, из мужской, так сказать, солидарности, такого же, как ты сам. Раненный, неизвестно кем и за что, неизвестно, кем ты был до этого, был ли у тебя хозяин… Ну ничего, теперь у тебя появился, можно сказать, еще один Друг, с которым ты на равных: ни он тебе сказать ничего не может, ни ты. А если ты врешь и все слышишь?

Губы Тамары абсолютно не двигались, она хитро покосилась на Муму и категорично добавила:

— Ты врешь, ты все слышишь и умеешь говорить. — Затем уже абсолютно явно добавила:

— Боже мой, какие глупости лезут в голову! Какого черта ты молчал бы, если бы мог сказать хоть слово? Неужели тебе ничего мне сказать не хочется?

Дорогин склонился к лежащему псу и осторожно стал снимать с него ошейник, тяжелый, из нержавеющей стали, с шипами на обратной стороне. Стальные пластины звякнули в его руке, когда Муму расправил ошейник на руке. Сейчас он разглядел искусно выгравированные на нем готические буквы «Лютер». Ни адреса, ни телефона хозяина.

— Покажи-ка, — попросила Тома и тоже прочла:

— Лютер. Кличка, наверное?

Пес вздрогнул, теперь его глаза открылись сами, но не широко. Наверное, животное испытывало боль, когда веки скользили по пересохшим глазным яблокам.

— Вот так, ты жив, — Тамара потрепала пса по белому горлу, ее пальцы с длинными, ярко накрашенными ногтями исчезали среди шерсти.

«Упрямая женщина, — подумал Сергей, — сколько Рычагов с ней ругается из-за того, что она носит такие длинные ногти. Есть профессии, где это недопустимо: хирург, гитаристка. И как только резиновые перчатки целыми остаются?»

Обычно на подобные претензии Рычагова Тамара отвечала:

— Вот когда перчатки прорвутся, тогда и будем ругаться, а так нечего и разговор заводить.

Жизнь возвращалась к Лютеру толчками, порциями. Сперва открылись глаза, затем на них выступила влага, пес уже вертел мордой. Наверное, впервые ему приходилось лежать на кровати, накрытым одеялом.

А затем скорее всего он почувствовал боль, вздрогнул, дернулся, одеяло упало на пол. Неловко перевернулся на бок и несколько раз зубами испытал на прочность гипс.

— Ну вот, начинается, — Тамара погладила его между глаз, и пес притих.

Затем он неловко поднялся на трех лапах, покачиваясь на мягком матрасе, и тут же завалился на бок.