Гнев Цезаря - Богдан Сушинский Страница 17

– В сорок первом, – поморщился Конченцо. – Черт бы его побрал, этот сорок первый. О нем лучше не вспоминать.

– Уже хотя б потому не вспоминать, – с улыбкой похлопал его по предплечью Сантароне, – что именно в этом году тебя, дружище, выставили из военно-морского училища, буквально за два месяца до его окончания.

– Вашего гостя эти подробности интересовать не должны.

– Почему же, господину барону не мешает знать, что, вместо вожделенного офицерского чина, командование одарило тебя погонами унтер-офицера.

– Нисколько не жалею об этом. Что-что, а покуролесить я любил. Хорошо еще, что обошлось без военного суда. Однако в историю Италии, как вы помните, корвет-капитан, сорок первый вошел не только моим изгнанием из благородного курсантского семейства.

– К сожалению, не только.

Не дожидаясь приглашения, унтер-офицер уселся в одно из двух свободных кресел, осмотрел на свет чистый бокал и по-свойски налил себе красного вина из стилизованного под старинную амфору кувшина. И хозяину виллы не оставалось ничего иного, как усесться напротив него.

«Итальяшки, – мысленно поморщился фон Шмидт, как не раз морщился при встрече с „итальяшками“ во время войны. – Офицеры или не офицеры, но как вояки… И вообще, все они – великосветское дерьмо».

Произнеся это про себя, барон столь же «великосветски» улыбнулся Конченцо.

– Вам, лично вам, в последние дни приходилось встречаться в Боргезе? – спросил он бывшего боевого пловца.

– Никак нет. Перед вами – всего лишь заключительное звено эстафеты, у истоков которой находится один из адвокатов князя, фамилии которого я решил не запоминать. Свидание с князем позволяют только адвокатам и его супруге.

– Кстати, это правда, что супруга князя – из русских дворян?

– Общеизвестный факт. Дарья Олсуфьева. Графиня. Кажется, из тех, из белых русских, бежавших в Европу во время красного террора, – объяснил Сантароне, заметив, что унтер-офицер явно не ожидал подобного вопроса. – В свое время князь женился на ней, не получив разрешения короля, что в довоенной Италии считалось страшным проступком, после которого следовал арест. Однако Черного Князя это не остановило, он венчался без согласия короля и бежал вместе со своей избранницей, чтобы какое-то время скрываться от родительского гнева и королевского суда [18].

– Почти шекспировская история.

– По нынешним временам – да. Но по тем – еще и криминальная.

– Князь опасался, что монарх не позволит ему жениться на русской?

– Счастье Валерио, что он решился на этот брак за десять лет до русской кампании, – уклончиво ответил Сантароне. – В сорок первом его уже судили бы, причем не королевским судом, а «судом народа», точнее, «судом дуче». Но и тогда, в тридцать первом году, от «карающей руки закона» его спасало только то, что офицеры отказывались арестовывать его или просто выдавать место укрытия.

– История в самом деле романтическая, однако мы, господа, отвлеклись, – холодно напомнил им о своем присутствии Ливио. – Я охотно присоединился бы к вашим воспоминаниям, если бы не время. Вы подготовили письмо? – обратился он к Сантароне.

– Естественно. – Корвет-капитан извлек из ящика старинной конторки запечатанный конверт и протянул его гонцу.

– Хотите что-либо передать на словах? Нечто такое, что нельзя доверить бумаге?

– …В таком случае возникает вопрос: а какого уровня тайну можно вам доверить? – поинтересовался фон Шмидт.

– Любого, причем не опасаясь, оберштурмбаннфюрер.

– Все, что было необходимо, я сказал в письме, – заверил унтер-офицера хозяин виллы. – В том числе и то, что операцию «Гнев Цезаря» в одинаковой степени считаю и патриотичной, и безумной. Тем не менее готов принять участие в ней на любой стадии и в любом качестве.

Внимательно выслушав его, Конченцо перевел вопросительный взгляд на барона.

– С текстом письма корвет-капитана я не знаком, а потому считаю важным сообщить, что в ближайшее время об этой операции будет извещен Отто Скорцени. Я сделаю это лично и уверен, что обер-диверсанта рейха бредовая идея Боргезе заинтригует точно так же, как и меня.

– «Бредовая идея», говорите? – вдруг расплылся в ухмылке Конченцо. – Я могу донести ваше мнение до Боргезе?

– И даже кое-что добавить от себя, – вальяжно взмахнул кистью руки фон Шмидт. – Несомненно, бредовая, что, однако, не лишает её той авантюрной заманчивости, которая только и способна вызвать сейчас интерес у первого диверсанта рейха.

Конченцо ухмыльнулся еще раз, давая понять, что оценил этот логический зигзаг барона, и только тогда прямо спросил:

– Следует полагать, что Скорцени уже в Италии?

– Пока что нет, но очень скоро появится. Как совершенно недавно и неожиданно появлялся в Германии, Австрии или во Франции.

– Понимаю: он – «везде и нигде».

– Не в этом дело. Хотя в любую страну Скорцени обычно въезжает под чужим именем, это всего лишь дань официальному приличию, поскольку представителям властей хорошо известно, кто перед ними на самом деле. Так что для нашего национал-социалистического движения важен сам факт: несмотря на неправедные приговоры Нюрнбергского трибунала и пафосные истерики коммунистов, один из наиболее известных ныне офицеров СС демонстративно появляется в любой из стран Европы, точнее, там, где он пожелает.

15

Январь 1949 года.

Военно-морская база во Влёре.

Офицерский бар «Одиссей»

В свое время, когда Розанде пришлось оставить кабинет в муссолинистском Министерстве иностранных дел и какое-то время потрудиться в генуэзской мэрии, Штубер имел неосторожность влюбиться в нее. И поначалу барону даже показалось, что незамужняя, раскованная в своих суждениях княгиня готова была ответить ему, «германцу на итальянской службе», взаимностью. Однако идиллия длилась недолго. Во время первого же свидания в восприятии Штубера произошло то же самое, что и со всеми прочими мужчинами, которые так или иначе пытались подступиться к этой «завидной невесте», – некое эстетическое отторжение.

Как только Лукания открывала свой четко очерченный чувственными выразительными губками рот, красота ее тут же развеивалась. Разговорная манера и внешность этой женщины были так же несовместимы, как и смоль волнистых волос ее с неестественной белизной лица и с голубизной подернутых белесой паволокой глаз.

– Кажется, вы хотели мне что-то поведать, княгиня?