Обратный отсчет - Роман Канушкин Страница 17

Это могла бы быть история удивительной мужской дружбы, если б их пути так не разошлись. Зародилась эта дружба еще в детстве, как бывает со всеми самыми чистыми дружбами на свете.

В седьмой "Б" класс московской школы № 335 прибыли два новеньких: улыбчивый и тихий мальчик по имени Игнатик Воронов и крупный, с рыжими кудрями и весь в веснушках Лавренев Володя, по батюшке — Ильич. Последнего из-за такого сочетания имени и отчества попытались прозвать Лениным, что в общем-то сулило определенные неприятности в те времена и совершенно не вязалось с активным нежеланием рыжего хоть как-то постигать преподаваемые науки. Но не пропадать же такому интересному имени-отчеству, и рыжего прозвали Лысым, хотя позже он получит куда более суровую кличку. Но тогда в классе верховодил Филатов — Филя, он милостиво раздавал прозвища, казнил и миловал, был суров, драчлив и часто беспощаден. Филя установил в этом маленьком коллективе строгую иерархию, короновавшись на «короля» и окружив себя несколькими услужливыми приближенными. Остальным была отведена роль «шестерок», общаясь с которыми, Филя даже не унижался до имен, предпочитая формулу:

— Шаха, бегом сюда…

Оппозиции в классе не было, были лишь изгои — пара отличников из числа маменькиных сынков, помешанный на ботанике Огарков по прозвищу Сопля и отстающий от всего и так не отличающегося особой интеллектуальностью класса Миша — Ганыч. Ганыч имел проблемы — он был из тех, кого называют «умственно отсталый», и преподаватели всерьез сомневались, что он дотянет со всеми хотя бы до восьмого класса. Но из компании изгоев Филя снисходительно относился лишь к Ганычу. Папаша Фили периодически находился в «отсидках», и сынок полностью овладел блатным жаргоном и тонкостью межличностных тюремных отношений. Поэтому, когда один из заместителей попытался было поднять бунт, Филе хватило всего нескольких выражений:

— Ты чего, профура, кипеш подымаешь? Шаха, в козыри метишь?! Сгною на параше, падла!

Расправа была суровой. Класс под четким руководством Фили, что находило молчаливую поддержку некоторых учителей и самого класрука, собрал огромную кучу металлолома, и бунтарю пришлось в одиночку три раза переносить кучу с места на место. Особенно страшной пыткой была ржавая четырехконфорочная газовая плита. Ее с трудом сдвигали три человека, и провинившийся мальчик соорудил что-то вроде салазок из труб и проволоки, но они периодически разваливались, и при всех нечеловеческих усилиях плита подавалась лишь на несколько сантиметров. На глазах бунтаря выступили слезы, он уже качался от усталости и напряжения, но Филя лишь улыбался, покуривая сигарету «Пегас». Когда же в третий перенос кучи мальчик просто повалился сверху на плиту, Филя снисходительно выставил вперед свой кожаный ботинок. Он был размера на два ему велик (Филя донашивал за отцом) и весь в комьях октябрьской грязи.

— Целуй! — Филя с улыбкой указал провинившемуся на носок. Здесь был почти весь класс. — Или тащи плиту дальше.

Мальчик бросил на него загнанный взгляд, Филю это только порадовало.

— Я жду… Ну!

Мальчик быстро коснулся губами носка ботинка. Филя кивнул:

— Вот так. Теперь всю жизнь будешь ходить в шахах.

С тех пор авторитет Фили больше не подвергался сомнению, и, если учитывать стоявшую за ним грозную тень папы-уголовника, власть Фили превратилась в абсолютную деспотию.

Поэтому, когда появились новенькие, Филя решил для спустить на них «шестерок»:

— Рыжий-лысый-конопатый грохнул дедушку лопатой?

— Рыжий, а у тебя на жопе тоже веснушки?

— Ты чё, в падлу отвечать?

Рыжий все это проигнорировал. Филя заметил, что новеньким очень не понравился их класс, но и меж собой они не контактировали. Второй лишь придурочно улыбался и вроде неплохо успевал — может, тоже из маменьких сынков? Филя еще не решил, определить ли эту парочку в изгои или жаловать в «шестерки», когда тихий Игнатик, Воронов, наделал непоправимых глупостей.

Марина Власова… Это была единственная Филина слабость. В отличие от многих своих сверстников Филя уже давно имел сексуальные контакты с девочками, опоенными портвейном «777». Но Марина оставалась недоступной. Она была секретарем их комсомольской организации, отличницей и якшалась с «центровыми». Театры, музеи, тусовки на квартирах богатеньких сынков. Филе был закрыт доступ в этот мир. Ее родители являлись «сучьей интеллигенцией», как выражался Филин папа, и, хоть они жили здесь, на окраине, Марина не имела в классе настоящих подруг. Она была доброжелательна и поддерживала со всеми хорошие отношения, но подлинные ее интересы были там — в центре огромного города, отгородившегося от таких, как Филя, своими манящими огнями. Филя чувствовал, что между ними пропасть, что эта девочка всерьез решила вырваться из их района туда, где горят запретные огни большого города, и за это он ее ненавидел, обожал и был готов бросить к ее ногам всю созданную им диктатуру.

— Вон, твоя недотрога пошла, — говорили Филе сотоварищи.

Всего через десять лет такие, как Филя, сядут в «шестисотые» «мерседесы» и возьмут штурмом гордые вожделенные огни. И надменная крепость на деле окажется такой легкодоступной. И многие Марины Власовы начнут свою вечную женскую охоту за новыми завоевателями, утешая свою гордыню тем, что это — молодые варвары, несущие кровь победителей в отличие от заумной, одряхлевшей и анемичной старой аристократии. Но это случится через десять лет, а сейчас Филя понимал, что барьер между ними неопреодолим. И какова же оказалась наглость этого новенького, когда сначала Филе стуканули, что видели их с Мариной в кино, — он тогда впервые сделал вид, что его это не касается, и не применил репрессий, — а потом, когда они ехали вместе в метро, Филя, не понимая, что с ним происходит, почему-то обрушил репрессии на второго новенького, на рыжего, благо повод всегда найдется. А потом и произошло то, самое непоправимое. Игнатик Воронов проводил Марину Власову домой. Времени было около одиннадцати вечера. Они целовались у подъезда.