Помилованные бедой - Эльмира Нетесова Страница 17

Петухов спросил, как зовут ее детей, внуков и мужа. Бабка назвала каждого. Не забыла никого. Даже возраст назвала. О себе рассказала. Не жаловалась, не сетовала. И хотя с мужем прожила полвека, ни одного плохого слова о нем не сказала. И теперь любила деда:

— Он как пчела. Цельными днями работает в совхозе. Все ж пасечник! Уважаемый человек, не пропойца, не трутень. И все тащит, все несет, заботится про всех…

— Кого? Куда тащит? — не понял Петухов.

— Знамо куда! В дом! Ить детей прорва, цельных пятеро. Взрослые! Да унуки, да мы с дедом! Посчитай, на сколь надо? Па совхозный заработок и пензии — ни в жисть не прожить, как ни тянись…

— С другими невестками ладите?

— Ну а она одна — у старшего сына. Так даже лучше дочки. Добрее, сердечнее и теплее. Другого сына развела. Аж в прошлом годе. Тоже дурку приволок. Живо спровадила. Ну, про Витькину гадюку сказывала. А последний, Колька, еще в школе учится.

— Сколько ж ему лет?

— Шестнадцать.

— А вам?

— Семьдесят два! — усмехнулась и сказала: — Вот и совхоз подивился, когда Кольку родила. Они в двадцать не беременеют. А мы с дедом и в стари годные. Ничего, выходится наш меньший, старшие не оставят.

— Вы все вместе живете?

— Нет! Все в квартирах своих. Теперь бы Витьку спихнуть. Втроем останемся. Это куда с добром. Не хочу, чтоб мной невестки командовали.

— А если ваших сыновей обидят?

— Кого, Витьку? Да кинь ты! Он за себя всегда постоит.

— Да успокойтесь, Ванюша! Эта бабка вовсе не больная! Она скряга, дрянь, но в своем доме всеми правит. Видимо, невестка сказала что-то невпопад, старая и взъелась. Они все уважения к себе ждут. Оно на пустом месте не растет. Через месяц ее спокойно домой отпустите, — улыбалась потом Таисия Тимофеевна и добавила: — Сколько таких старух через наши руки и больницу прошло, со счету сбились. Дольше двух месяцев ни одна не лежала.

— Скажите, эти ваши старухи рожали в пятьдесят шесть лет?

— Нет. Самое позднее — в сорок три.

— А эта родила! У нее внук от старшего сына — ровесник ее младшего. Разве это нормально? Вы приглядитесь, типичная шизофреничка, — спорил Иван.

— У бабки повышенная сексуальная потребность. И удивляться нечему, она войну пережила, ждала мужа!

— Да ладно вам! Когда эта война закончилась? А старуха все еще девкой себя считает, старая озорница, шалунья беззубая! Посмотрите, где она руки держит на восьмом десятке. — Петухов покраснел за свою наблюдательность.

— Не судите строго, в младенчество впадает…

— Час от часу не легче! — еле выдохнул Иван.

— Завтра я покажу вам свою больную. Теперь она спит после укола. Вот бабонька! Ее отпусти в город, она одна всех мужиков изнасилует. Вы ей лучше не попадайтесь в коридоре в одиночку. Заранее предупреждаю.

— А что с ней? Кто она?

— Была нормальной, обычной женщиной. Потом попала в зону — говорят, по политической статье целых десять лет в Сибири отбывала. Потом вернулась. И вместо того чтоб жить тихо, как оборзела. Разозлилась на власть, загубившую молодость, и стала против нее народ мутить. Особо на заводе, где работала еще до зоны. Одни прогоняли, другие все на шутку переводили, были и те, что слушали, поддерживали ее, ходили вместе с ней митинговать, бастовать, учиняли беспорядки. Их задерживали, били в милиции, лишали премий на работе. А потом особо рьяных распихали в психушки, чтоб не мешали… Вот так и получилось, что изувечили судьбу женщине. Нахально, насильно загнали в психи. А какие уколы ей делали, какие дозы! За одно это стоило судить. Не сделай того врач, самого рядом определят. Мало кто из тех больных дожил до сегодняшнего дня. И в нашей больнице такие случались. Бывало, умирали. Никто ими не интересовался.

— Вы тоже к тому причастны?

— Бог миловал. Я тогда молодым специалистом была, серьезных больных нам не доверяли. Их и содержали особо, подальше от любопытных глаз. Тяжелое было время. Не то что сейчас, — вздохнула врач.

— Оно и теперь всякое случается, — отмахнулся Петухов.

— Теперь-то что? Никаких проблем!

— В военкомате был. Уж там всякого наслушался. Поделились люди, как работают наши коллеги в других городах. Знаете, как приноровились зарабатывать? За оговоренную сумму делают справки о болезни призывникам, чтобы тех в армию не взяли. Объявляют шизофрениками, параноиками, эпилептиками. Так вот и уходят от службы. Даже уголовникам помогали укрыться от следствия и суда, от зоны. Иные у них годами жили. Психушка не северная зона. Теперь у нас никто не умирает.

Подошла женщина к окну, глянула вниз и вспомнила…

…Ох и давно это было. В самом начале ее работы в психиатрической больнице. Таисия проходила практику в мужском корпусе. И вот однажды увидела, как «неотложка» привезла парня. Он вовсе не был сумасшедшим. Его обманули. Сказав, что пройдет лишь осмотр, заманили в ловушку. Человек и не предполагал, зачем вместе с ним едет следователь прокуратуры. Тот прошел следом по длинному коридору. Они заняли мрачный, глухой кабинет, откуда ни звука не доносилось.

Таисия узнала в человеке доцента энергоинститута, где учился ее брат. Он много доброго рассказывал о нем. Восторгался его умом и знаниями, стихами и песнями, что тот написал. Он был необычным, смелым, прямым человеком…

Через полчаса его вытащили в коридор за ноги. Окровавленный, избитый до неузнаваемости, доцент не мог встать на ноги и лишь стонал.

Двое дюжих санитаров унесли его в душевую, оттуда в одиночную палату. Медсестре было велено сделать соответствующие уколы, и она выполнила свое. Дрожали руки и пальцы. Ей стало понятно все. Она одна делала инъекции доценту. А когда его увез следователь, среди ночи, вскоре исчезла и медсестра. Куда она делась, никто не знал. Да и спрашивать боялись. Доцента тоже не стало в городе. Его заменили другим, прямым как столб, скучным как дождь. Он не только не пел, он и не знал песен, никогда не читал стихов, своим мнением и мыслями не делился. Да и откуда им было взяться у этого мужика? Он смотрел на студентов сквозь лед очков. Единственные два человеческих слова за долгие часы занятий слышали от него — «здравствуйте» и «до свидания».

Таисия Тимофеевна вздрогнула, вспомнив прошлое, а оно не отступало, не уходило из памяти.

Вот и те двое ученых… Сколько их держали в закрытой палате больницы без прогулок, воздуха и общения! Им делали уколы, которые сшибали с ног любого и гасили волю, сознание, интеллект и память, превращали в сонных, тупых существ, которые через месяц не могли связать двух слов.

За что они были наказаны столь жестоко? О том не узнал никто, даже главврач, которого по неизвестной причине заменили вскоре после того, как тех двоих не стало.

Куда они делись? Вышли живыми или их вывезли в более отдаленный дурдом? О том боялись спрашивать, страшась подобной участи для себя.