Притворщик - Александр Шувалов Страница 16

Прихватив оставленную в камере хранения на Киевском сумку, я нырнул в метро и отправился домой на Академическую. В мои планы совсем не входило ночевать в собственной квартире, просто следовало кое-что проверить. Уж больно не понравился недавний разговор с верным Павлом ибн Константиновичем и его вопросики.

Выйдя из метро, я немного прошел дворами и вышел на улицу моего детства. Когда-то она называлась улицей Телевидения, но после того, как выдающийся партийный и государственный деятель, несгибаемый большевик, твердо и принципиально колеблющийся исключительно вместе с линией партии (тому свидетельство – присутствие в политбюро, как при Сталине, так и при Никитке) товарищ Шверник на восемьдесят третьем году жизни оставил этот мир, улицу назвали в его честь. Я миновал здание торгового центра и, не доходя до многоэтажки дома аспирантов, повернул налево. Вслед мне несся отборный русский мат, это будущее российской науки, гости с Кавказа, о чем-то мирно беседовали с группой вьетнамских «аспирантов» с Черкизовского рынка.

А вот и вход в мой двор. Сюда меня привезли в виде свертка в одеяльце из роддома, отсюда же я, не совсем адекватно воспринимающий мир после бурных проводов, отправлялся служить срочную, полагая, что на каких-то два года всего. Здесь жили мои друзья, Сережка и Виталька. В детстве мы вместе играли в войну, и на чердаке у нас был «штаб», немного повзрослев, всей компанией ходили на тренировки в секцию бокса, на Большую Черемушкинскую. Потом жизнь, как и следовало ожидать, разбросала нас. Я не вернулся из армии. Сережка в начале восьмидесятых зашустрил в комсомоле, сейчас он депутат Госдумы и заместитель руководителя какой-то там парламентской группы. Мы столкнулись с ним два года тому назад в лондонском пабе. Он соизволил узнать меня и любезно предложил как-нибудь встретиться, предварительно созвонившись через его секретаря. Виталька сейчас в Австралии, когда ему раз в три-четыре года в очередной раз надоедает руководить транспортной фирмой своего тестя, он вырывается на недельку ко мне, и мы гудим по-русски, то есть с водкой под соленые грибы, и вспоминаем юность.

Если войти под арку во двор, то слева от входа будет беседка, где мы обычно собирались по вечерам перед выходами на Большую землю за приключениями на собственные задницы. А еще мы любили погорланить там под гитару. Помнится, Сережка здорово на ней играл. Как-то он привез со сборов комсомольских активистов в Крыму эту песню, и она стала нашей любимой:

Парашюты рванули, приняли вес,

И земля содрогнулась едва,

А внизу дивизии Эдельвейс

И Мертвая Голова...

Выводили мы нарочито-хриплыми голосами на радость засыпающим соседям и сами себе казались парнями с неба. Насколько я знаю, из нашей троицы один только я сподобился прыгнуть с парашютом. Каких-то сорок восемь раз, исключительно в силу служебной необходимости и без малейшего удовольствия.

Если войти под арку... Не буду я заходить под арку, боюсь. Если уж на то пошло, разумная трусость – первое и основное правило нашей работы. Те, кто забывали о нем, уже не с нами. Вот и я поберегусь.

Это только кажется, что вход в наш двор (он же выход) только один. Когда-то в юные годы мы умудрялись просачиваться туда и обратно через гаражи. Очень хочется верить, что я не очень растолстел с тех пор, когда это у меня получалось. Не хватает для полного счастья еще застрять в проходе между стенами.

Меня действительно ждали. Двое в милицейской форме мирно сидели на скамеечке перед входом в мой подъезд и тщательно пережевывали котлетки на булочках с кунжутом, как поется в рекламной песенке о «Макдоналдсе». Предусмотрительно надетые мной хитрые очочки настолько визуально приближали их изображение, что, казалось, достаточно протянуть руку, и тоже можно было угоститься котлеткой из бумажного пакета. Только вряд ли стоило это делать, уж больно угрожающе выглядела эта пара здоровяков с бычьими шеями. Даже страшно было подумать, что они способны сотворить с любым, покусившимся на их корм.

Их машина, светло-серый «Форд» с гордой надписью на боку «УВД Юго-Западного административного округа» стояла рядом. Водитель задумчиво курил, пуская колечки дыма через раскрытое окошко. Его милое прыщавое личико показалось мне знакомым, конечно же, это один из первой троицы, навестившей меня в городе невест. Судя по всему, горлышко его больше не беспокоит.

Перебравшись в соседний двор, я добрых десять минут приводил одежку в порядок, потому что обтер собой все стены. Пришлось даже сменить курточку. Напоследок с чувством глубокого удовлетворения исполнил свой гражданский долг.

– Дежурный по управлению, майор...

– Але, – старческим дребезжащим голосом обеспокоился я, – вас беспокоит жилец дома номер... по улице Шверника. В нашем дворе у подъезда номер четыре находятся трое в милицейской форме, прибывшие на автомобиле иностранной марки, номерной знак... Настоятельно прошу прислать наряд.

– Это еще зачем? – судя по всему, перед тем как поднять трубку, дежурный сладко дремал на боевом посту, и ему снилось грядущее повышение зарплаты.

– А затем, – тут мой голос налился строгостью, – что я, мил человек, тридцать семь лет отслужил в органах, и своего от чужого отличу сразу. Эти трое – ряженые, к гадалке не ходи.

– Какой, вы сказали, номер?

– Номерной знак.., автомобиль серого цвета, иностранный, на капоте овальная эмблема синего цвета.

– Спасибо за информацию. Представьтесь, пожалуйста.

– Я же сказал, жилец дома, а фамилию называть не буду, потому что опасаюсь.

И отключился. Теперь ребята, жующие и курящие в моем дворе, кого-нибудь точно дождутся.

После восьми вечера поток желающих выехать в Подмосковье заметно редеет. Я устроился у окна в вагоне Посадской электрички. Специально выбрал именно эту, «длинную» электричку, чтобы спокойно часик поразмышлять, мне всегда хорошо думалось под стук колес. Но не сложилось. Сначала идущие друг за другом коробейники жестяными голосами настоятельно советовали приобрести у них множество жизненно необходимых товаров, следом за ними прошла группа товарищей алкогольного вида «Сами мы нездешние...», а потом в вагон вошел невысокий парнишка с гитарой и запел песню Анчарова, кстати, автора той, любимой песни моей юности: