Последняя роль неудачника - Фридрих Незнанский Страница 16

— Свои я не продаю, — хмуро объяснил Артемьев. — То, что я продаю, делается изначально на заказ, а это обычно портреты. Свои я себе оставляю. Или делаю их в таком месте, где их никто не трогает, но они принадлежат сразу всем.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, я часто клубы оформляю, рестораны, какие-то здания расписываю.

— То есть вы востребованы, — сделал вывод Гордеев. — И нехило зарабатываете?

— Ну… в общем и целом… — неуверенно сказал Артемьев. — Последнее время…

— Вы поймите меня верно, Олег, это не праздное обывательское любопытство. Я хочу понять обстоятельства вашей жизни, с тем чтобы общая картина помогла мне сделать вывод об импульсах вашей жены. Движущих силах, так сказать.

Гордеев внимательно смотрел на художника, а тот смотрел себе под ноги. «Так он мне сейчас и скажет, — подумал Гордеев. — Да какие там, на хрен, импульсы, загуляла девка, вот и все импульсы!»

Молчание. Не сказал. От скромности? Из вежливости? Вряд ли. Похоже, в своей тоске парень дошел до ручки и стесняться сейчас не стал бы. Ее уход оказался для него полной неожиданностью, и, возможно, он по-прежнему не верит, что его элементарно бросили. При этом он не производит впечатления пресыщенного самца. Он — работяга, которого Бог, кажется, еще наградил и умом, и талантом. Он заслужил свою модель, хотя бы потому, что в каком-то смысле сам ее вылепил, как Пигмалион Галатею. Вопрос в другом, действительно ли она так хороша, что он с ума по ней сходит? А впрочем, какая разница, пусть у нее хоть горб будет, если парень по-прежнему влюблен, для него это не имеет значения… А что, это вообще-то вариант — горбатая манекенщица…

Гордеев потряс головой, но художнику показалось, что адвокат любуется интерьером.

— Это еще что! — довольно хмыкнул Артемьев. — Вот они скоро открывают тут летнюю площадку с перьями, блестками, трансвеститами и собираются привезти какого-то важного диск-жокея.

Неизвестно откуда появился Бомба Долохов.

— Привет, орлы! — Он отсалютовал пустым стаканом и умудрился ловко швырнуть его на поднос проносящегося мимо официанта.

— Вот взяли бы они тебя диск-жокеем? — предложил Артемьев. — Может, здесь и нормальным людям поинтересней бы стало?

— А что? — оживился Бомба. — Я еще в детстве стучал на маминых кастрюлях, вязальными спицами наяривал!

И Бомба исчез так же мгновенно, как появился.

— Не надо, — Артемьев повернулся к Гордееву. — Если он заиграет — здесь стены рухнут. А это не в моих интересах. Мои стены тут — самое лучшее… Знаете, в свое время я считал себя очень привлекательным…

Гордеев хотел было сказать Артемьеву, что тот и сейчас вполне ничего себе, но вовремя сообразил, что получится не слишком уместный комплимент — от мужчины мужчине.

— …При этом подразумевалось, конечно, что у меня очаровательная жена и отличная карьера. Кроме того, я живу в столице и отнюдь не ощущаю себя сторонним наблюдателем. А ведь это важно… Для меня это очень важно. В детстве я был замкнут. Мне все время представлялось, будто все посвящены в некую великую тайну, которую от меня скрывают. У остальных, казалось, есть в жизни какая-то особая цель. Эта убежденность возрастала каждый раз, когда я переходил из одной школы в другую… Отец тогда часто менял работу, мы все время переезжали с места на место, и я снова оказывался в положении новичка. Каждый год я должен был постигать очередной свод условностей. И, только окончив школу, я начал познавать секреты того, как завоевывать друзей и оказывать влияние на других.

— Цитата из Карнеги? — усмехнулся Гордеев.

— Да. Но, даже став докой в этом деле, я все же понимал: у меня это умение — приобретенное, а у других оно — врожденное.

— Так вам впору гордиться собой, — заметил адвокат.

— Не получается, — честно признался художник. — Мне удавалось обмануть окружающих, но я не переставал бояться, что когда-нибудь буду разоблачен как обманщик и самозванец. Именно так я и чувствую себя сейчас. Даже теперь, когда можно бы побахвалиться своими достижениями, не выходит…

Между тем какая-то женщина, похожая на некую знаменитость, пройдя через зал, помахала рукой в их направлении. Артемьев помахал в ответ. Его улыбка стала кислой, едва женщина скрылась из виду.

— Обратите внимание, — сказал он, — силиконовая имплантация.

— Вот как? — удивился Гордеев. — А мне она показалась довольно плоской.

— Да не сиськи, — объяснил художник, — щеки. Это же… — И тут он назвал, видимо, достаточно известную в их кругу фамилию. — Разве вы не узнали? Она сделала эту дурацкую силиконовую вставку, чтобы казалось, будто у нее есть скулы. А все потому, что один мой знакомый скульптор, которому она позировала, брякнул ей, что у нее недостаточно фактурный профиль.

— Совсем люди с ума посходили, — резюмировал Гордеев.

— Да уж, — вздохнул художник.

Тут в зале наступило некоторое оживление. Оказалось, что Бомба, вдохновленный новой идеей, договорился с диск-жокеем и временно занял его место. Он остановил уже запущенную было пластинку и завыл дурным голосом:

Гордеев вздохнул и посмотрел на Артемьева.

— Что? — безо всякого выражения спросил художник.

— Какого черта вы меня сюда затащили? Мне, знаете ли, не двадцать лет, и меня вся эта галиматья совершенно не бодрит.

— Хотите меня уверить, что предпочли бы консерваторию?

— Хочу сказать, что с большим удовольствием отправился бы на боковую или просто выпил.

— Это никогда не поздно, — художник кивнул в сторону бара.

— Ладно, хватит уже с вас на сегодня.

— Относительно сумасшествия, — сказал Артемьев после паузы длиной в сигарету. — Это не шутка была.

— Вы о чем? — удивился Гордеев.

— Да все о том же. Я не псих.

— Я и не говорил, что вы псих.

— Но подумали, — настаивал Артемьев.

— Даже и не думал! — Гордеев уже устал защищаться.

— Правда?

— Правда.

— Понимаете, — сказал Артемьев после новой продолжительной паузы, — обо мне многие так думают, я знаю. Возможно, я даю для этого какие-то основания. Возможно, я слишком подозрителен. Но у меня были основания. В принципе, можно и к сорняку относиться с подозрением: каковы его истинные цели? Кто его послал в мой огород? Но в один прекрасный день вся шелуха отпадет, и мы узнаем его истинную природу. Правда, к тому времени сорняк прорастет повсюду и будет поздно. Сорняк, или то, что мы принимали за сорняк, будет диктовать нам условия. Понимаете, когда моя личная жизнь усложнилась и приобрела такой… драматический характер, беспокойства о сорняке отошли куда-то на задний план. Я понял, что величайшая боль приходит не с далекой планеты, а из глубины сердца… Альбина сказала, что я параноик, и исчезла, а потом моя мастерская была буквально разгромлена. Помню, прихожу я, открываю дверь и что вижу? Сплошной хаос: все — вдребезги, шкафы взломаны, ящики валяются по всему полу пустые, холсты порваны.