Волки в погонах - Сергей Донской Страница 14

Тир представлял собой растянутое в длину помещение с низким потолком. Стены, окрашенные в унылый бежевый цвет, холодный цементный пол. Одна лампа дневного света барахлила, и ее беспрестанное подмигивание напоминало нервный тик.

Ни винтовок, ни пистолетов на барьере не было – они хранились в специальных стальных шкафах, сработанных задолго до того, как Громов появился на свет. Однако он предпочитал пользоваться собственным оружием, которое требует не только тщательного ухода, но и регулярного использования по назначению. Ведь редко применяемый ствол ведет себя в бою так же непредсказуемо, как необстрелянный новичок, на которого нельзя положиться.

Как это случалось все чаще после перевода в Москву, сегодня в наплечной кобуре Громова покоился не табельный «ПМ», а личный «смит-вессон», и это было очень кстати. «Мистер Смит» обладал гораздо более громким голосом, чем старина «Петр Макарович», поэтому звучал он не в пример убедительнее, особенно под низкими подвальными сводами.

Американский револьвер образца 1980 года был освоен Громовым настолько досконально, что в скорострельности почти не уступал автоматическому оружию. Даже проигрывая какие-то доли секунды во времени, «Мистер Смит» наверстывал свое за счет идеальной точности боя. Правая рука Громова при стрельбе сосредоточивалась на спусковом крючке, а левая механически взводила курок, да так умело, что выпускаемые пули 11-го калибра не отклонялись в полете ни на миллиметр. Всего их в барабане помещалось девять. Маловато? Но в ближнем бою ты или укладываешь своих противников на первых же секундах, или тебя перестает заботить, сколько именно зарядов находилось в твоем оружии, пока ты был жив. Тут своя арифметика, специфическая.

В настоящий момент Громов никого и ничего, кроме времени, убивать не собирался, а потому попросту разобрал револьвер и принялся тщательно смазывать его детали, а затем – протирать их специальной бархоткой. Лучшего занятия для того, чтобы скрасить ожидание, не придумаешь. Глаза и руки заняты делом, мысли витают в облаках. Громов изредка позволял мозгу отключаться, не сосредоточиваясь на поставленной перед ним задаче. В этом случае работали подсознание и интуиция, которые иногда подсказывают решение не менее верное, чем самая безупречная логика. Главное, не зацикливаться на проблеме, а подходить к ней отстраненно, будто лично тебя она не касается. Это как препятствие, которое преодолеваешь. Чрезмерная сосредоточенность как раз мешает, а не облегчает задачу.

Когда в тир сопроводили недоумевающего молодого человека с мушкетерской бородкой, в котором можно было с уверенностью признать Дмитрия Балаболина, Громов был уже во всеоружии: «смит-вессон» собран, подходы к молодому журналисту продуманы, доходчивые фразы заготовлены. Не удостоив Балаболина даже беглого взгляда, Громов пасмурно осведомился у оперативников:

– А Балабол, которого я вам заказывал, где?

Лейтенант Птицын, сдерживая ухмылку, доложил с притворной обидой:

– Так это он и есть, собственной персоной.

– М-м? – Вот тут Громов и переметнул глаза на журналиста, наградив его коротким и жестким, как тычок, взглядом. – Этот? – спросил он недоверчиво. – Такой молодой и уже такой бесшабашный?

– Вы можете объяснить мне, в чем дело? – возбужденно спросил Балаболин. Наверняка в обычных условиях он никогда не разговаривал столь звонким голосом, который подходил больше для молодежной тусовки, чем для общения в кругу взрослых мужчин.

Изобразив глазами безмерную скуку, Громов крутанул револьвер на пальце и предложил:

– Помолчи пока. Разговор у нас с тобой чуть позже состоится. Серьезный и обстоятельный.

– Вы мне, между прочим, не тыкайте! – запальчиво воскликнул Дима Балаболин. На этот раз – в такой высокой тональности, что хоть сейчас бессмертный шлягер Робертино Лоретти затягивай: «Джама-а-йка!..»

Громов поморщился, будто назойливый писк комара услышал.

– Пока свободны, ребята, – сказал он оперативникам. – Если этого… – жест в сторону Балаболина, – …выносить придется, я дам сигнал.

– Есть, товарищ майор, – вытянулись парни, которым было не впервой подыгрывать начальству в этих маленьких домашних спектаклях.

– Дверь за собой захлопните, – распорядился Громов. – Не хватало мне тут сейчас посторонних. Заглянет ненароком Копейкина и в обморок брякнется. Кому это нужно?

– Так точно. Разрешите идти?

– Я что, неясно выразился?! – рявкнул Громов во всю глотку. – Свободны!

Поспешно выскочившие в коридор парни, наверное, за животы схватились, когда исчезли из поля зрения. Зато Балаболину было не до смеха. Он чувствовал себя в тире, как в застенках НКВД, о которых так любит писать современная журналистская братия, ничего страшнее милицейской КПЗ не нюхавшая. Судя по смертельной бледности, охватившей Балаболина, он приготовился к самому худшему. Разубеждать его Громов не собирался. Напротив, он умышленно нагнетал атмосферу. У него не было времени на вежливые обстоятельные допросы, во время которых Балаболин забрасывал бы ногу за ногу и пренебрежительно цедил бы всякие умные фразы о чекистском произволе, о правах человека и процессуальных нормах. Его требовалось разговорить как можно быстрее, без лишних протокольных церемоний.

– Подойди сюда, – бросил Громов, указав стволом револьвера место, на котором он желает видеть перед собой Балаболина.

– Вы, между прочим, опять мне тыкаете! – сварливо заметил тот. К кому он апеллировал? К голым подвальным стенам, которые здесь и не такое слышали?

– Твое счастье, что я к тебе не на «вы» обращаюсь, – успокоил его Громов и повторил, повысив голос: – Подойди… Ближе… Стань здесь и не возникай, Балалайлин.