Алмазы Якутии - Михаил Серегин Страница 14

– Где ящик? – спокойно, прямо-таки по-дружески спросил Кривошеин.

– Не видал, – пожал плечами Лйаал.

Понятые переглянулись. Увидев их замешательство, Кривошеин рассвирепел.

– Тебе семьи не жалко? Вместе по лагерям пойдете! Я с тобой цацкаться не буду! Заграбастал камушки и думаешь, тебе все с рук сойдет?

Он подскочил к Лйаалу, судорожно сжав кулаки. Его бледное лицо исказила злоба. Губы дергались как при тике.

– Будешь говорить, падла?!

Кривошеин схватил Таныгина за грудки. Амма невольно вскрикнула, устремившись к мужу. Кюкюр заплакал. Один из лейтенантов удержал Амму.

– Не мешайте, – процедил он, и Амма поняла, что пощады не будет.

Она уже кляла себя за то, что спрятала ящик. «Может, – наивно думала она, – если бы ящик обнаружили, допроса и всех этих неприятностей не было бы?» – Где спрятал ящик? – отрывисто произнес Кривошеин.

Лйаал беспомощно пялился на него. Он молчал, повинуясь инстинкту самосохранения. Инстинкт говорил ему, что открывать правду не следует, тем более что он, Лйаал, всей правды не знал. Ящик исчез. Поразмышляв, якут пришел к мысли, что к этому исчезновению приложила руку его жена. Он боялся смотреть на нее, боялся показать, что ему что-то известно…

– Не брал…

– Советскую власть вздумал обманывать? – Кривошеин схватил скамейку и замахнулся на Лйаала.

Нюргусун и Туярыма отшатнулись. Туярыма уткнулась мужу лицом в плечо.

Кривошеин выпустил скамейку, и та с глухим шумом упала на пол.

– Ты – хитрый лис, – фальшиво улыбнулся он, – но в этой ситуации все против тебя. Скажи, где ящик? Это народное добро, не твое, не мое, а народное. Если все будут расхищать народное добро, тогда у нашей страны не будет сил сопротивляться буржуазному влиянию. Ты понимаешь, дурья твоя башка?

– Если бы я взял, то сказал бы, – с наивным видом сказал Лйаал.

Кривошеин опять налетел на якута.

Одной рукой он схватил его за ворот оленьей робы, другой достал из кобуры пистолет. Он крутил оружием у самого носа якута и при этом осыпал его ругательствами, перемежая их с угрозами.

– Выведу тебя в тайгу – и без суда и следствия! – орал он. – И никто мне ничего не сделает. Жизнь твоя ни черта не стоит! Ах ты, козел вонючий, жить надоело? Да о тебе, кроме твоей родни, никто не вспомнит.

Амма смотрела в пол, Кюкюр хлопал глазами. Понятые старались делать вид, что ничего не происходит.

– Им тоже не поздоровится, – не отрывая руки от ворота Лйаала, Кривошеин показал пистолетом на Амму и Кюкюра. – О них ты, сучье твое отродье, подумал?

Чекист оторвал руку от робы Лйаала, сильно толкнув его при этом. Тот отлетел к бревенчатой стене.

– Пиши, – стал диктовать он парню с планшеткой, – в семнадцать тридцать у Мирного был… ящик отдавать отказывается… Согласно показаниям сержанта Яковенко…

Лйаал не слушал. Пространство у него перед глазами пошло волнами. Голова кружилась, в горле першило. Амма нервно вздрагивала, изо всех сил прижимая к себе Кюкюра. Слова текли в ее уши расплавленным свинцом. Они зачеркивали ее размеренную жизнь, такую же незаметную и естественную, как существование травинки.

Лйаала и Амму повезли в Мирный. Оттуда они уже не вернулись. Никто из деревни не знал, в какой именно лагерь они попали. Кюкюра отдали в детский дом в Новосибирске. Он несколько раз бежал оттуда, но его всегда находили. Родителей он своих больше не видел. У него не было от них никаких вестей. И только повзрослев, он узнал, что мать и отец умерли на Колыме. Он переселился в Свердловск, устроился на завод, поступил в институт. О родителях никому не рассказывал. О ящике старался не думать, ведь вместе с воспоминанием о нем приходило на память то туманное утро, когда его навсегда разлучили с родителями.

И только спустя годы, когда боль притупилась, злополучный ящик стал вспоминаться все чаще.