Антиквар - Александр Бушков Страница 14

В знаменитую шантарскую больницу, именовавшуюся попросту«тысячекоечной», а еще короче «тыщей», Смолин проник без особого труда, развечто заставили нацепить синие пластиковые бахилы, а так – ни денег, ни уговоровне понадобилось.

Палата оказалась двухместная, по первому впечатлению – изсамых рядовых, разве что вторая койка пустовала (но, приглядевшись к ней,Смолин отчего-то сделал вывод, что опустела она вот только что, такой у нее былвид, белье не сменили, и в тумбочке виднеются какие-то яркие пакетики…)

Чепурнова он в первый момент не узнал – четыре дня назад этобыл хотя и старик восьмидесяти четырех годочков, но все же ничуть не исхудавший,относительно бодренький, даже с признаками румянца. А сейчас на подушкепокоился обтянутый кожей череп – кожа даже не бледная, синюшная, прозрачная,пористая, как апельсиновая кожура. Редкие мокрые волосы липнут ко лбу, ротзапал. Крепенько ж его шибануло…

Бесшумно переставив в изголовье белую корявую табуретку,Смолин сел. И тихо позвал:

– Степаныч, а Степаныч…

Лежащий абсолютно не пошевелился – только веки поднялись, иСмолина передернуло не столько от жалости, сколько от отвращения к тому, чтосейчас перед ним лежало. «Не-ет, – подумал он смятенно, – все же нестоит доживать до таких лет, вообще лучше б застрелиться вовремя, так оно будетприятнее и себе, и людям…»

– Васька…

Голос был слабый, севший, шелестящий какой-то, но все же внем не ощущалось распада, маразма, кончины. Вполне осмысленно таращится дед, иголос звучит вменяемо…

– Капут мне, – внятно выговорил Кащей. –Капут кранкен…

Смолин помалкивал: сочувствие выражать было бы как-то глупо,а с констатацией столь упрямого факта ни за что не поспоришь, судя по виду, и всамом деле капут подкрался…

– Васька, – сказал старик, глядя на негонемигающе, как филин. – Ты, конечно, сука, немало я от тебя потерпел…

«Я от тебя тоже, Никифор, мать твою», – мог бы ответитьСмолин чистую правду. Все в этом веселом бизнесе потерпели от всех. Дружбы в ихремесле попросту не водится, как не водится в Антарктиде ишаков. Настоящейвражды, впрочем, тоже не встретишь. Тут другое: вечное, изначальноесоперничество – перехватить вещицу, охаять чужое, перенять покупателя и уж вособенности поставщика, выявить чужие «грибные и рыбные места» ипобраконьерничать там, если удастся… да мало ли? Главное, не впадать по этомуповоду в ненужные истерики и уж тем более не устраивать вендетты – относитьсялегко, как к неизбежным издержкам производства, поскольку все повязаны однойверевочкой, иногда приходится дружить или по крайней мере сплачиваться противвсего остального мира…

– Паразит ты, Васька, – продолжал Кащейтихонько. – Глаза б мои тебя не видели, и знал бы ты, как не по душевидеть напоследок именно твою рожу… Но так уж карта легла, что делать… Дайпопить.

На тумбочке стоял почти полный стакан с чем-то красноватым –на дне лежали мятые черные ягоды. Взяв питье, Смолин с величайшим тщаниемнаклонил стакан, позволяя Кащею пить мелкими воробьиными глоточками и непролить при этом на подбородок. Уловив момент, когда бледные губы сомкнулись,отнял стакан от провалившегося рта, поставил на место. В нем взбудораженноколыхались ягодки.

– Сука ты, падло, мизерабль и прохвост… – заговорилНикифор, медленно облизав синюшные губы синюшным языком. – Пробы ставитьнекуда, зэчара поганый…

Смолин философски подумал, что за стариканом, если вдумчивоприкинуть, числилось разных предосудительных забав уж как минимум неменьше, чемтех, за которые Смолин от звонка до звонка оттарабанил свои срока. Скорее, надополагать, поболее, учитывая, что в антикварке старик подвизался лет на тридцатьбольше. Любого в нашем интересном ремесле можно брать за шкирку и без церемонийсажать лет на несколько, он, что характерно, не будет стенать: «За что?», астанет думать: «На чем я прокололся?» Профессия такая…

– Это все лирика, – проговорил старик. – Чтотолку тебя поносить… Будем практичными, Васька… Это капут. Наследников у менянет…

Смолин этому откровению ничуть не удивился: миллионныйШантарск в некоторых отношениях – большая деревня. В узком кругу всем былопрекрасно известно, что Кащей давным-давно, еще при историческом материализме,расплевался всерьез что с сыном, что с дочкой. Случается такое с родней уфанатиков-коллекционеров, частенько. Редко встретишь родных и близких, которые прониклисьбы тем пламенем, что сжигает тебя самого. Наоборот, вовсе даже наоборот. Родныеи близкие ноют годами, открыто высказывая недоумение и неудовольствие: по ихпрактичному разумению, следовало бы эти приличные денежки не в хлам впаливать,а тратить, подобно человеку разумному: машина, дачка, шубы-хрусталь, щедраяпомощь детишкам и прочие приземленные, чисто бытовые нужды. Со временем сплошьи рядом кончается разрывом отношений и вечными взаимными проклятьями, что внашем случае и имеет место. Дашке старик временами подкидывал какую-томелочовку, но златом никак не осыпал – а взрослые дети уж с четверть века какдобрым словом папашу не поминали и отношений не поддерживали дажедипломатических…

– Будешь наследником, зараза, – сказал Чепурнов,явственно кривясь, словно лимон кусанул. – Ты, конечно, сука та еще – ноты, по крайней мере, понимающий. Так оно лучше для всех. Этот козлик с козлихойвсе равно размотают наспех, бездарно и по дешевке… а ты хоть пристроишь … Рад,поди? А?