Антимавзолей - Андрей Воронин Страница 12

Когда все приготовления были закончены, Клыков вдруг спохватился, снова наклонился над трупом чекиста и попытался осторожно убрать его руку с кобуры. Как он ни осторожничал, сухие, больше не скрепленные истлевшей плотью и сухожилиями кости рассыпались под его пальцами. Клыков гадливо скривился, но не отступил и, откинув клапан кобуры, вытащил оттуда вороненый, лишь самую чуточку тронутый ржавчиной "ТТ".

– Не нравится мне это, – повторил он. – Гляди, документы забрали, сейф очистили, даже со стола все бумажки убрали – графики дежурств, номера "горячих" телефонов и что там еще могло лежать, – а ствол оставили.

– А что тебя удивляет? – играя кнопкой фонаря, сказал Георгий Луарсабович. – Я бы тоже, так поступил, потому что документы – это важно, а оружие – это просто железо, которого в нашей стране во все времена было сколько угодно.

– Меня это не удивляет, – терпеливо объяснил Клыков. – Это просто доказывает, что убили его действительно не бандиты какие-нибудь, а свои – такие же чекисты, каким был он сам. Это и впрямь была секретная операция, и именно это мне не нравится. Знаешь, батоно, ведь бывают дела, не имеющие срока давности. И сдается мне, что мы с тобой сейчас собираемся влезть как раз в такое дело.

– Уже влезли, – поправил Гургенидзе. – Только не надо драматизировать, Николай. Если бы об этом месте хоть кто-то помнил, мне бы не продали эту землю. Давай открывай. Мы что, всю жизнь будем торчать в этом тамбуре?

Клыков вздохнул. Георгий Луарсабович стоял рядом с ним в своем дорогом кашемировом пальто, в измазанных глиной резиновых сапогах, с громоздким аккумуляторным фонарем в руке и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, как огромный карапуз, стремящийся поскорее оседлать деревянную лошадку карусели. Все это здорово смахивало на фрагмент какого-то бредового сна, и отставной подполковник армейской разведки Клыков от души пожелал, чтобы там, за герметичной стальной дверью, не обнаружилось ничего, кроме голых бетонных стен, темноты и сырости. Никакого любопытства он не испытывал – ему было тоскливо и хотелось поскорее убраться восвояси. Гургенидзе когда-то был доктором микробиологии, и сейчас, по всей видимости, им двигала неутоленная любознательность ученого, для которой в его теперешней жизни просто не было пищи. У себя в лаборатории он смолоду привык разгадывать казавшиеся неразрешимыми тайны бытия, видеть вещи обычно скрытые от людских глаз, и теперь ему этого, наверное, здорово не хватало. Клыков его отлично понимал, но легче ему от этого не становилось: в отличие от своего хозяина, Николай Клыков знал, что бывают тайны, о существовании которых лучше даже не догадываться, и двери, в которые не стоит заглядывать, как бы тебя ни терзало любопытство. Впрочем, он знал и еще кое-что: уж если Гургенидзе что-то втемяшилось в голову, он непременно добьется своего, чего бы это ему ни стоило. Запрети ему сейчас лезть в это подземелье, он все равно найдет способ туда проникнуть, причем сделает это один, без охраны, и почти наверняка свернет себе шею. Так пусть уж безумствует под присмотром, раз все равно ничего не поделаешь...

– Давай, Гена, – сказал Клыков охраннику.

Тот поставил на пол свой фонарь, резким ударом ладони отодвинул слегка приржавевший засов и с натугой повернул такой же, как снаружи, металлический штурвал винтового запора. Выкрашенное облупившейся красной эмалью колесо неохотно, со скрипом уступило его усилиям, и толстенная стальная плита со скрежетом повернулась на скрытых петлях, полвека не знавших смазки.

– Стоять! – резко приказал Клыков. – Все назад!

Охранник молча отступил от приоткрытой двери, за которой чернел непроглядный мрак, а Гургенидзе со слегка насмешливым удивлением воззрился на начальника охраны.

– Что такое, дорогой? Привидение увидел? – осведомился он, но, впрочем, остался на месте, чего и требовал Клыков.

Оставив вопрос Георгия Луарсабовича без ответа, начальник охраны подошел к двери и включил фонарь. Привидений он не боялся, нападения из темноты не ждал, но не собирался позволять своим спутникам очертя голову лезть в этот склеп. Ему вдруг вспомнились прочитанные в далеком детстве приключенческие истории, где, между прочим, говорилось, что воздух в древних гробницах может оказаться непригодным для дыхания – лишенным кислорода, а то и вовсе смертельно ядовитым.

Он посветил в открытую дверь. Луч фонаря пробежал по выложенному керамическими плитками полу, скользнул по ножкам перевернутого стула и уперся в жуткий оскал еще одного скелета в военной форме, распластавшегося в метре от двери. Высохшая рука еще цеплялась за приклад ППШ, над левой глазницей чернело пулевое отверстие. "Чистая работа", – с невольным уважением подумал Клыков, вернулся к столу и взял найденную Гургенидзе старую газету. Он скатал пожелтевший лист в комок, поджег его и бросил в дверь. Пылающий бумажный ком прокатился по кафельному полу и замер, озаряя тьму пляшущими оранжевыми сполохами. Огонь горел ровно и весело – значит, по крайней мере кислород там был.

Гургенидзе у него за спиной неожиданно хихикнул. Клыков удивленно обернулся.

– Что смешного? – спросил он сердито.

– Ты же сам говорил, что на гробницу фараона это не похоже, – ответил Георгий Луарсабович.

Клыков преодолел желание огрызнуться. Ему было неприятно, что Гургенидзе без труда, будто заголовок в газете, прочел его мысли.

– Склеп – они есть склеп, – буркнул он. – Там покойник, и тут покойники... Не вижу разницы.

– Тем не менее она есть, – возразил Гургенидзе. – Сам посмотри: окон нет, дверь герметическая, а внутри – люди... Что бы здесь ни было когда-то – склад, тюрьма, бомбоубежище или секретная лаборатория, – это место должно было как-то вентилироваться.

– Черт, – с досадой сказал Клыков и толкнул дверь, распахнув ее до конца. Газета догорела и погасла, из темного дверного проема тянуло запахом паленой бумаги. – А сразу нельзя было сказать? Любишь ты, батоно, из людей клоунов делать...

– Впрочем, немного проветрить все равно не помешает, – продолжал Георгий Луарсабович таким тоном, словно не слышал последнего замечания Клыкова. – Вентиляция могла быть принудительной. Где есть одно тело, там могут найтись и другие, а продукты разложения действительно не способствуют оздоровлению атмосферы.

– Тьфу, – сказал Клыков и полез за сигаретами.

Они выкурили по одной и выпили по паре глотков из плоской никелированной фляжки, которая обнаружилась у Гургенидзе во внутреннем кармане пальто. Георгий Луарсабович, впадавший порой в излишнюю демократичность, предложил выпить и охраннику, но Клыков бросил на парня красноречивый взгляд, и плечистый Гена вежливо отклонил предложение, напомнив хозяину, что находится на службе.

Выбрасывая окурок за наружную дверь, возле которой, глядя на него с затаенным любопытством, стояли двое охранников, щурясь от яркого солнечного света и вдыхая свежий апрельский воздух, Клыков поймал себя на странном ощущении: ему казалось, что он провел под землей не меньше недели, хотя, если верить часам, с того момента, как они вошли в тамбур, минуло каких-нибудь двадцать минут. Будто прощаясь, Клыков обвел взглядом изрытый двор, стену соснового леса за новеньким дощатым забором и ярко-синее, без единого облачка небо, вдохнул полной грудью пахнущий весной холодный воздух.