Московский бенефис - Леонид Влодавец Страница 12

Когда я позвонил, то ждать пришлось недолго. Марьяшка аж на крыльях летела. Я сделал три звонка: длинный-короткий-длинный, а потому армяночка подбежала, уже зная, кто стоит за дверью.

— Здравствуй, — сказала Марьяшка. — Ты приехал?

— Ненадолго, — ответил я. — Поработаю на компьютере и уйду.

Все это говорилось, пока я еще не переступил через порог. Как раз в тот момент, когда я собрался войти, звонко щелкнул замок соседней 40-й квартиры, и из открывшейся двери появилось ну очень знакомое личико… Таня Кармелюк, по сценическому псевдониму Кармела. Я был в гриме, и узнать она меня не могла, но все-таки мне захотелось скорее пройти в квартиру.

— Это кто? — спросил я, прислушавшись к тому, как цокают каблучки, удаляясь вниз по лестнице.

— Соседка, — ответила Марианна. — Очень хорошая, умная девушка. Скрипачка. Но несчастная, почти как я.

— Она тоже из ваших? — спросил я, прикидываясь шлангом.

— Нет, зачем? Она украинка, Таня ее зовут. Немножко цыганка, наверно. Но очень хорошо играет, я ей только напою — а она уже подыгрывает на скрипке. Прямо будто с детства знала. Как мы с ней «Гарун а» исполняли — я плакала, да!

— Что значит «Гарун а»? — спросил я.

— «Весна» значит, песня так называется. Очень старинная армянская народная песня.

Я, по правде сказать, кроме «Танца с саблями», никакой армянской музыки не знал, поэтому рад был узнать, что еще и песни бывают.

— Кушать хочешь? — заботливо спросила Марьяша.

— Опять с перцем чего-нибудь? — осторожно поинтересовался я.

— Зачем? Я тебе русские блины сделаю. Со сметаной. И борщ!

Я понял, что ей очень хочется меня накормить, а может быть, и оставить до утра. Конечно, для холостого Короткова или для Брауна времен Хайдийской революции это все было бы вполне нормально. Но я был уже десять лет как Дмитрий Баринов, которому его сексуальные дела казались чем-то второстепенным. Тем более что сестры Чебаковы прошлой ночью поработали на славу. И потом — под курткой, в свертке, напоминающем книгу, обернутую газетой, лежал пакет с дискетами и спецмодем для входа в закрытые для основной почтеннейшей публики файлы. За них я только что отдал в своем маленьком сверточке ровно пять тыщ «зеленых» «франклинками», то бишь штатовскими сотенными. Сомневаться в мужике я не сомневался, до сих пор он вел себя честно, но, прежде чем нести игрушку домой, надо было попробовать ее здесь, во всяком случае, убедиться, что она работает. Кроме того, парень в темных очках должен был сбросить нам всю информацию относительно дела Разводного, по крайней мере ту, что имеет прокуратура. В общем, надо было поработать.

Однако я уже знал по опыту, что будет дальше, если я откажусь покушать. Марьяшка будет вздыхать, напевать под нос какие-то очень тоскливые песни и отвлекать от дела. Потом она может заплакать и начать вспоминать свою родню, с которой азеры поступили, мягко говоря, плохо. Затем может быть целая лекция о том, почему Карабах должен называться «Арцахом», а Карабахом оставаться не может. Если при этом вякнуть, что мне в принципе без разницы, как и что у вас там будет называться, но переводить людей и патроны в течение шести лет из-за такой ерунды я бы лично не стал, то лекция могла бы перейти в проповедь, весьма энергичную и экспансивную. Самым убийственным явилось бы, конечно, такое заявление: «А вам было бы все равно, если бы кто-то пришел и Москву переименовал?» И хотя я знал, что и это мне тоже как-то по фигу, потому что даже если Москву в Нью-Нью-Йорк переименовать, она все равно Москвой останется, со всеми вытекающими отсюда последствиями, спорить на эту тему не хотелось бы.

Поэтому я подумал, что надо соглашаться на борщ и блины. Пока Марьяха будет возиться на кухне, я смогу проверить, как и что работает, что там на дискетах. Потом можно покушать, а дальше, если жертва геноцида не отвяжется, придется затратить минут десять на дружбу народов бывшего СССР…

В пакете оказалась модемная плата с проводками и четыре дискеты. Когда-то, во время путешествия на «Дороти», малограмотный американский морпех Дик Браун, кукурузная морда, фермерский отпрыск, соображал в компьютерах очень мало, а Колька Коротков до того — и вовсе ни хрена. А вот господин Баринов Д.С. уже волок кое-что. Кроме того, он теперь пользовался этим в своих преступных целях.

Первая дискета содержала развернутую инструкцию по применению спецмодема, которую надо было изучать в спокойной обстановке. На трех других были ответы по теме: «Что знают менты о том, как замочили Костю Разводного?»

Многое совпадало с нашими данными. Картинку самого убийства мы видели теми же глазами, то есть глазами тех немногих свидетелей, что имели счастье пить с Костей чаек на балконе. Результаты баллистической экспертизы мы тоже уже знали — и нас не надули.

Но менты, конечно, подошли к делу более обстоятельно. Все-таки Разводной был человеком крупным, и многие были обязаны ему по гроб жизни. Они довольно четко определили точку, с которой Косте запаяли в лоб девятимиллиметровую пилюльку. Стреляли действительно из-за речки, из лесочка, но не с берега, с трехсот метров, а с горки, с полных пятисот. Гильзы они, конечно, не нашли, но обнаружили след от колес небольшой машинки — то ли «Жигуля», то ли «Запорожца» с «жигулевскими» колесами. На одном дереве криминалисты углядели присохшую глину, а кроме того — удобное место для того, чтобы, сидя и пристроив ствол «винтореза» на развилку двух веток, чпокнуть гостю прямо в лоб. Затем киллер слез за минуту-другую с дерева, пихнул «винторез» куда-нибудь внутрь сиденья и завел «жигуль», которого из-за леска не было видно совершенно. Постепенно я усек, почему мы неправильно определили место, откуда стреляли. Пуля вошла Разводному над переносицей и вместе с мозгами вылетела через макушку. Из-за этого наши и думали, что в Костю стреляли снизу вверх, с берега речушки. Но дотошные менты, порасспросив в приватном

порядке Костиных сотрапезников, выцедили, что незадолго до момента попаданияпули Разводному рассказали анекдот, и он ржал, откинувшись на спинку плетеного кресла и запрокинув назад голову. Тут-то ему и влепили. А мыто, дураки, удивлялись, как и почему охранники Разводного, почти сразу же прыгнувшие в катер и за две минуты перескочившие на тот берег, не углядели никого. Своим катером они только заглушили гудение мотора «жигуленка», к тому же уже удаляющееся. А сами начали бегать вдоль берега, очевидно, полагая, будто киллер, повесив ружьишко на плечо, бодрым шагом пойдет домой пешочком…

Нашли сыщики и свидетеля, видевшего на проселке, идущем через прибрежный лесочек, автомобиль белого цвета. Но, к сожалению, ни номера, ни даже марки его уточнить не удалось, ибо свидетелем была дряхлая-предряхлая бабулька — божий одуванчик, которой что «жигуль», что «Таврия», что «Запорожец» одно слово: «антамабиль».

Поспрошали они и гаишника, который стоял на посту у выезда на шоссе. Этот заявил, что где-то около десяти видел белый «жигуль», за рулем которого сидел толстый мужик в черных очках, а на заднем сиденье — еще двое. Следом за ним прошли две «Волги», синяя и желтовато-кремовая, где ехала какая-то подгулявшая компания из мужиков и баб, а где-то через полчаса проехала баба на белом «Запорожце». Больше до утра легковых машин не было.