Безумие - Дмитрий Кончаловский Страница 12

Кончилось. Все стихло. Земля перестала дрожать. Я еще здесь? Шевелю рукой. Шевелится. Поднимаю голову. Отвратительные насекомые, которых я ненавижу, поводя хвостами, уходят, набирая высоту.

Послышались голоса. Я не один. Господи, где Костя, Стасик?

Вот следующие несколько минут помню плохо. Каким-то образом мы собрались вместе. Ребята живы. Кавказцы тоже. Только сколько их? Не могу сосчитать. Плыву. Все в крови. Ладонью вытираю лицо. Липко. Я тоже в крови. Но хожу! И руки двигаются. Значит, все цело. Сам ободрался. Только звуки — как сквозь вату.

Знаете, что привело меня в чувство? У Кости на ремне через плечо — камера! Как он спрыгивал с бешено несущегося грузовика с пудовой хреновиной в руках? Как укрывался? Вот что значит профессиональный рефлекс! Неужели он так силен? Обнимаю их. Целы? Да вроде бы. Костя, как ты это сумел? Не помнит.

Вижу Ваху.

— Как дела?

— Омар убит.

Так, теперь день. По их обычаям тело должно быть предано земле сегодня до захода солнца. Почему-то нет чувства жалости. Я не знаю, кто из них был Омар. И физиономии особо не запоминал. Наверное, все это плохо. Так нельзя. Я должен переживать. Человек погиб. Сделал нужное выражение лица, развел руками. Но внутри — пусто. А сейчас мы попадем на похороны? Кто же из них Омар? Считаю — шестеро. В кузове было шестеро, в кабине двое. Из кузова, кажется, все в наличии. А грузовик уехал. Ничего не понимаю.

— Ваха, а Омар это кто?

— Камандыр. Из кабыны выпрыгнул. Нэ надо было.

Помолчали.

— Нада ухадыт. Аны знают квадрат.

Похороны откладываются? Или они оставят тело здесь? Нет, это вряд ли. Значит, понесем с собой. Они знают квадрат. Что, опять прилетят вертушки?

Я посмотрел на Ваху, перевел взгляд на небо. Тот покачал головой. Квадрат… Артиллерия бьет по квадратам… Т-тв-вою мать!

Двинулись быстро, разом, почти бегом. Краем глаза замечаю — двое тащат что-то тяжелое, с двух сторон держась за края не то одеяла, не то куска материи. Омар.

Бежали недолго.

То, что мы недавно пережили… Оказывается, это был пустяк. Снаряды шли с гулом, тяжелым, уверенным в себе. Им не требовалось осколками искать цель. Объем и масса. Артиллерия не убивает. Она хоронит.

На этот раз мы были вместе. Плотной кучей. Повезло, небо обвалилось не над нами — чуть сзади. В другой раз они могут угадать.

И тут я нашел один из вариантов ответа на загадку, мучившую меня давно. Миллионы тонн бомб, снарядов, ракет обрушивались на горы Чечни в минувшую войну. Ничего живого не должно было остаться. А боевики как ходили по горам, так и ходят. И меньше их не становится. Вот ответ. По крайней мере, касательно артиллерии. Боевой опыт. Тактика. Очень простой прием.

Дело в том, что, когда работает дальнобойная артиллерия, слышен звук самого залпа. За много километров. Его слышат те, по кому стреляют. А снаряд летит до цели приблизительно двадцать секунд. И есть промежутки — тихие, спокойные, когда ничего не летит.

— Па маей камандэ, всэ вмэстэ и сразу, — скомандовал Ваха по-русски, спасибо ему.

Рывок. Еще бежишь, а уже смотришь, куда прятаться — лежащее дерево, бугорок, ямка. Разрыв, команда, рывок. Неприятно, психологически невыносимо выскакивать пусть из убогого, но укрытия на открытое пространство.

Но с каждым рывком разрывы остаются все дальше за спиной. Так и ушли. Вскочили в последний вагон, уходящий из ада.

Это все я, конечно, потом осознал.

Мы ушли уже далеко, когда вступила в дело авиация. Там, где мы еще недавно были, творилось невообразимое. Мы видели это. Лес пылал, взрывные волны моментально гасили пожар, а следующий удар снова заставлял лес пылать. И так много раз.

9 августа 1999 года, понедельник. Ботлих.

Из дневника генерала Геннадия Трошева:

«С одной из горных вершин боевики обстреляли ПТУРами (4 ракеты) вертолеты на стоянке. В результате два боевых вертолета „МИ-24“ от прямого попадания взорвались и сгорели, два вертолета „МИ-8“ и один „МИ-8“ получили незначительные повреждения. Погибли два офицера и ранены четыре солдата (…) Позвонил Сидякин. Возмущался: если бы омоновцы вчера оседлали высоту, с которой сегодня уничтожили вертолеты (и погибли люди), беды бы не произошло. А Булгаков такую задачу милиции ставил!»

Они не думали о том, что редкая дагестанская «зеленка», свидетельствующая о близости Чечни, принесет им большую беду. Они и не должны были об этом думать…

Беда прилетела внезапно. Они даже не поняли, что она именно прилетела. Вдруг на «аэродроме» вспыхнули два огненных шара. А внутри этих шаров медленно (или так показалось) поднимались в воздух черные хвосты, лопасти и какие-то еще детали хищных птиц, резкими контурами которых лейтенант Костя Кравцов любовался секунду назад.

Десантники, охранявшие «аэродром», некоторое время смотрели на это буйство в полном оцепенении. Косте показалось, что такое он где-то видел. В кино. Классные съемки. Про Вьетнам. Но это было не кино. Потом как-то сразу началась суматоха. Беготня. Резкие звуки команд. Костя тоже побежал, даже дал подзатыльник какому-то тормознутому бойцу.

Огненный шар сдулся. Короткие языки пламени еще метались по земле, слизывая остатки травы. Огромная «корова», транспортный «МИ-8» и два «МИ-8», в просторечье «дрова», уцелели. Они не были заправлены под завязку, как два их хищных боевых товарища. Выбитые взрывной волной стекла кабин, погнутые лопасти, дыры в обшивке, почерневшие от копоти бока. Они уцелели, но взлетят не скоро.

Начала работать артиллерия. Запоздалый ответ. Бессмысленная молотиловка редкой дагестанской «зеленки». Квадрат, из которого прилетела беда, конечно, вычислили, но у тех, кто ее прислал, было достаточно времени и неограниченный выбор направлений отхода. Жизни двух летчиков, погибших на земле, уже не вернуть. Армия в очередной раз умылась кровью. Милиции, как всегда, не было там, где надо.

9 августа 1999 года, понедельник. Ботлихский район.

Мы работали! Мы наконец-то начали работать! Опять открылся изумительный вид. Мы — на горной гряде, под нами — волны. Волны горных склонов. Покатые, густо-зеленые, и, чем дальше, тем все более резкие, скалистые, плавно переходящие из зеленой в буро-желтоватую гамму.

И, как на ладони, поселок. Я даже подумал — это не пейзаж, это — живая карта. Боевая карта. Было видно все. И ряды крошечных, игрушечных гаубиц, и линии армейских палаток толщиной с нитку, и ровная, почти идеально круглая, желто-серая клякса, на которой сидели зеленые мухи. Я узнал их. Это был Ботлих.

А за пару часов до того, как Костя Ножкин нажал на камере «record», дав этим простым действием старт нашей работе…

…и так много раз…

Мы были в безопасности! Федералы потеряли нас! «Тогда считать мы стали раны». Ран в общем-то не было. Кроме ободранных физиономий, ссадин, легких ожогов. Материальные потери — только порванная одежда. Даже камера была абсолютно цела. Это чудо.