Востоковед - Александр Проханов Страница 11

Он сидел на матрасе, со скованными руками, чувствуя кислый, исходящий от матраса запах. Останавливал в себе все мысли и чувства, берег их до той поры, когда они остро понадобятся. Словно впал в спячку. Спал наяву, с открытыми глазами, не видя начертанное на стене безобразное слово.

Дверь растворилась, и солдат в камуфляже приказал:

– Вставай!

Его привели в другую комнату, где стояли стол, длинная скамья, над столом красовалось знамя, черно-красно-зеленое, с белым полумесяцем и звездой. Стяг государства, которого вчера еще не было и которое сегодня имело рваные окровавленные границы.

За столом сидел офицер в чине капитана, в несвежем мундире, с лысеющей головой и усталым небритым лицом. В глазах его была болезненная желтизна, нос переломлен, а на лбу розовели пятна, оставленные ожогом. На столе лежал отобранный у Торобова айфон, английский паспорт и кипа визитных карточек.

– Садись! – приказал офицер, и солдат толкнул Торобова на скамью.

– Имя?

– Майкл Фарб.

– Я спрашиваю, настоящее имя?

– Майкл Фарб, профессор, научный сотрудник Британского музея в Лондоне.

– Что делал в Сабрате?

– Осматривал античные постройки. Я изучаю античные древности. В моем айфоне снимки, которые я сделал перед тем, как ваши люди меня схватили.

– Говори правду, что делал в Сабрате?

– Мне нечего больше сказать. Я профессор, специалист по античной истории. Спросите доктора Али Хамида, мы с ним вели переговоры.

– Мои люди видели, как ты подавал сигналы катеру. Это был катер с оружием и взрывчаткой. Бандиты из Бенгази хотели высадиться в Сабрате, чтобы осуществить террористический акт в Триполи.

– Какой катер? Никакого катера не было!

– Говори правду. Я передам тебя в контрразведку, и там из тебя по жилкам вытянут правду.

– Я говорю правду. Я Майкл Фарб, сотрудник Британского музея. Спросите у доктора Али Хамида.

Офицер кивнул солдату, и тот с размаху ударил Торобова по лицу. Торобов отпрянул, и страшный удар в живот заставил его согнуться, и он с валился на пол.

– Имя? – кричал офицер, а солдат бил Торобова ногами, в голову, по ребрам, в живот. Торобову казалось, все его нутро сотрясается, лопается, взрывается кровью и кровь готова хлынуть горлом. – Имя? Зачем подавал сигналы?

– Никаких сигналов! Спросите доктора Али!

Он слабел от ударов. Ребра хрустели. Глаза слепли. Живот страшно булькал. Теряя рассудок, ненавидя мучителей, он стал материться, по-русски, свирепо, истошно, желая укрыться в харкающем крике, оттолкнуть смерть, пробиться сквозь истязания к заветной цели, которая его сбережет.

– Сука б…ядская! X… недорезанный! Пи…дота рваная! – Он дергал за спиной скованными руками, старался прижать к животу колени. – Е…ало ссаное!

Удары прекратились. Он лежал, хлюпая кровью. Слышал, как тяжело дышит над ним солдат. Ждал новых ударов.

Офицер молчал. Потом по-русски сказал:

– Ты русский.

Торобов видел сквозь слезы близко от глаз солдатские бутсы. Молчание продолжалось. Бутсы исчезли.

– Ты русский, – повторил офицер, – Я был в Советском Союзе. Учился в Ростов. Агроном. Люблю русских. У меня была девушка Лена. Очень любил. Русский мне делал только хорошо. Спасибо. – Все это офицер произнес по-русски, а потом по-арабски, солдату: – Уведи.

С него сняли наручники. Он лежал на ржавом матрасе в сумрачной камере. Ощупывал ребра, живот, кости ног. Все болело. Но он не был убит. Его жизнь продолжалась. Цель, которой он должен достичь, продлевала его жизнь. Фарук Низар, которого он должен отыскать и убить, не давал ему умереть. Был его хранитель. Вел через все напасти к себе. Сберегал, чтобы быть убитым.

В камеру вошел солдат и велел встать. Его посадили в машину, ту, что доставила его на блокпост. В ней находились все те же двое – водитель с бородкой и охранник в кожаной курточке с кобурой. Машина вильнула между бетонными брусками и помчалась по трассе. Смеркалось, в стекло дула пыль. Они свернули с шоссе на грунт. Колыхались на выбоинах, а потом по днищу заскребли, зашуршали стебли сухой травы. Машина встала.

– Выходи!

Торобов вышел, переставляя больные ноги.

– Вперед!

Он медленно шел, цепляясь за колючки. Отрешенно думал, что сейчас грохнет выстрел, ударит в затылок и исчезнет черная степь, низкие серые тучи, из которых дул ветер, колол песчинками щеки. И он останется лежать в мертвой пустыне, на съедение шакалам.

Он старался в последние секунды жизни вспомнить что-нибудь драгоценное, последнее, неповторимое, с чем перенесется в иное бытие. И не мог.

Услышал, как заурчал мотор. Оглянулся. Машина развернулась и, краснея габаритами, укатила. И он остался в степи, не испытывая ликования, не славя Творца, который избавил его от пули. От пули его избавил Фарук Низар, который следил за ним из низких вечерних туч.

Торобов, с трудом переступая, пошел в степь, в ее сумрак и ветер, подальше от шоссе, где его снова могли схватить. Ветер дул, и степь начинала свистеть. Мимо пронесло сцепленные травы, похожие на терновый венец. Прокатился, подскакивая, колючий шар, и его умчало в бесконечность. Пролетело что-то белое, летучее. Следом за ним другое. Это были пустые пластиковые мешки. Их становилось все больше. Сонмы мешков летели, ударяли ему в грудь, прилипали, цеплялись за колючки. Их срывало и несло дальше. Было что-то призрачное, безумное и тоскливое в этих летящих мешках. Тщета и опустошенность, бессмысленность израсходованного бытия. Мешки пронеслись и теперь летели где-нибудь в поднебесье, как стая целлофановых ангелов.

Начиналась пыльная буря. Бессчетные песчинки ударяли ему в лицо, жалили, жгли, хотели засыпать. Ветер, который дул в пустыни, был вечный, вселенский. Крутил громадное колесо, перемалывал царства, храмы, могильные склепы. В этом ветре мчались частицы разрушенных городов, остатки великих армий, прах манускриптов, пыль разоренных святынь. Этот ветер дул над землей, сметая с насиженных мест народы, обращал их в бегство, бросал один народ на другой. Он раздувал огонь революций, топил корабли, обрушивал к земле самолеты. Торобов был подхвачен этим вселенским ветром, и его несло вместе с комьями черной травы, целлофановыми мешками, облаками ядовитой пыли.

Сквозь свист степи он услышал металлический вой. В коричневом облаке зажглись два огня, как размытые солнца. Огни приближались, окруженные мутными радугами. Возник грузовик. Кузов был полон людей. Над кабиной торчал пулемет. Развевалось черное знамя с белым начертанием «Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его». Грузовик, как призрак, прогремел мимо Торобова и исчез, словно его оторвало от земли и унесло в небо.

Торобов испытал помрачение, будто в его побитом теле запоздало разорвался сосуд и залил глаза кровью. Он упал на дорогу.