Экспедиция в один конец - Андрей Молчанов Страница 11

Девятнадцать лет он прослужил особистом — то бишь оперативным сотрудником КГБ на кораблях торгового флота, а три последующих года плавал в том же качестве на научно–исследовательском судне "Академик Скрябин". Много раз ему предлагали повышение, теплый кабинет и бумажную работенку, но он неизменно отказывался от нее, не представляя, как можно сменить морское бескрайнее благолепие на затхлую городскую жизнь.

Отец Сенчука пропал без вести в военном лихолетье, и мальчика воспитывала мать, работавшая машинисткой в следственном управлении НКВД, благодаря чему известная всему миру Лубянская площадь и ее окрестности стали для Сенчука неотъемлемой частью послевоенного детства, ибо мама частенько брала своего отпрыска, отличавшегося характером непоседливым и озорным, к себе на службу.

Однако высиживать в скучном помещении, среди стрекота сотен литерных молоточков было для сорванца сущим наказанием, и он отпрашивался погулять на улицу, причем главной его зимней забавой считалась лепка снежков и их прицельное метание в прохожих. При удачном попадании в цель мальчишка шустро нырял между двумя вооруженными винтовками солдатиками на входе и неизменно озадачивался, отчего ни одна из пораженных им мишеней никак не реагировала на его шалости, а всего лишь, пугливо озираясь, спешила прочь.

Со временем, впрочем, юный Сенчук уяснил причину восхитительной безнаказанности своего баловства и уже в десять лет твердо уверился в необходимости своего чекистского будущего, должного возвысить его над миром простых смертных.

В середине пятидесятых годов мать вышла замуж за одного из офицеров хозяйственного управления, кто впоследствии оказал пасынку, отслужившему в морском десанте, помощь при поступлении в "вышку", по окончании которой свежеиспеченный лейтенант Сенчук был направлен в контрразведку торгового флота.

Вскоре он женился, родились двое сыновей, выросших вне опеки отца, уходящего из одного плавания в другое, быстро повзрослевших и скрывшихся каждый в своем бытии, где ему уже не было места. Да и сам брак давно стал для Сенчука некоей формальностью, заполненной клеточкой в анкете личного чекистского дела, бюрократической гарантией его благонадежности и подтверждением о имеющихся на суше заложниках, коли надумает он спрыгнуть с борта и уйти на Запад — то есть совершить то, что по долгу службы был обязан предотвращать, выявляя политически и морально неустойчивый элемент среди матросской, а затем и научной братии. Кроме того, он был обязан курировать воспитательную работу среди команды, прививая ей любовь к коммунистической родине, вербовать стукачей, что было проще простого, ибо кандидатуры на очередное зарубежное плавание без него не утверждались, и — отражать происки иноразведок и всякого рода провокаторов в чужеземных портах.

Работы, как таковой, у него было немного, однако ответственности — хоть отбавляй! И хотя в людях разбирался Сенчук так же, как опытный дрессировщик в собаках, непогрешимостью своего профессионального мастерства не обольщался, с угрюмой тоской сознавая, что вероломству человеческому предела нет, как и не существует непроницаемого заслона для всевозможных искусов, тем более ослепляюще внезапных. И если сдернет кто‑нибудь из матросиков в капиталистические кущи или литературку антисоветскую на борт притаранит большая ему, особисту, выйдет беда!

Однако, несмотря на каверзы постоянно напряженной оперативной обстановки и угрозы разжалования за чужие, что называется, радости, Сенчук не унывал, в кабинетные пронумерованные дебри Лубянки не стремился, полагая, что лучше быть головой мухи, чем задницей слона, и с равнодушием воспринимал всякого рода реорганизации инстанций, когда, к примеру, из колосса второго главного управления контрразведки выделилось управление "Т$1 — транспортное, четвертое, где он числился в ряду уже самых опытных и ответственных сотрудников, способных принимать спрогнозированные самостоятельные решения. Но кем он числился на Лубянке или же на подведомственном судне, его также не занимало, поскольку во главе угла ставил Сенчук не звания и регалии, а простой обывательский принцип: взлетаешь ли ты в небеса или идешь ко дну — были бы в кармане деньги! Вот и все.

Допустим, угораздит его всерьез проштрафиться, допустим, выгонят до выслуги лет из органов, да и плевать в конце‑то концов! Скопилось бы побольше верных друзей–деньжат, которые никогда не изменят, всегда выручат, защитят и согреют, а уповать на зарплаты и пенсии если где и можно, так в странах развитого капитала, но никак не в России — будь в ней хоть тебе самодержавие, хоть социализм, а хоть и перестройка или же перестрелка очередная.

А потому грамотно и осмотрительно занимался чекист Сенчук фарцовкой и контрабандой, набивая тайники и сберкнижки денежной массой, не брезговал взятками от надежных людей за свою протекцию при зачислении в экипаж и держал всю команду, включая капитана, в прочной и жесткой узде. Правда, кэп на "Скрябине" попался несговорчивый и своенравный, выказывая откровенное презрение и даже гадливость к полномочному посланцу доблестных органов, в сталинскую пору казнивших его безвинных родителей. Да и вообще не заладилось у Сенчука с хозяином судна — неразговорчивым, замкнутым и принципиальным донельзя! Холодная и неприступная стена отчуждения стояла между ними, и, зная о ней, капитаном возведенной, смелели и матросики, дерзили всемогущему Сенчуку, а уж ученые хмыри и командный состав вовсе не брали в расчет своего куратора, и приходилось тому юлить и подлаживаться, а что деятельности осведомителей касалось, соблюдавших свои обязанности спустя рукава и пошедших на вербовку от безысходности, — то и мудрить, сочиняя липу в отчетах, рапортах и справках.