Ассенизаторы. Расплата - Константин Хохряков Страница 10

Слишком часто дарить презенты — признак дурного тона, поэтому сегодня можно и с пустыми руками. Тем более что и повода нет. Мы просто пришли с работы. Поставив машину в гараж, направились прямиком к Марине.

Встретили радушно. Уже привычно крепко пожал ладонь Владимиру Игнатьевичу, приложился к руке Нины Федоровны. Офицер все же! Манеры должны быть соответствующие. В царское время офицеры отличались исключительной воспитанностью. Тем более обер-офицерам в ту пору даровалось дворянство, в отличие от лиц, состоящих на гражданской службе, для которых это было недостижимой мечтой.

Расположились в гостиной. Журнальный стол, как и на дне рождения Марины, вдвоем с ее отцом быстро превратили в обеденный. Правда, не было такого количества блюд — ну так не праздник же! Обошлись и без спиртного — совершенно необязательно!

Разговор за ужином как-то сам собой перетек на сегодняшние события. Причем начала его любимая. Ее можно понять. Впервые не по телевизору, а наяву видела захват, произведенный бойцами СОБРа. Много ли на экране покажут?

— Даже лучше, чем в кино, папа! — с восторгом рассказывала она. — А Жора мне еще и рукой помахал с высоты. Как будто специально для меня все это делал! Так легко это у них все получилось и здóрово! А взрывы — прямо как на войне!

Василий Игнатьевич понимающе кивал в ответ, а Нина Федоровна, опершись локтями на стол, внимательно слушала.

Знала бы ты, милая, как это на самом деле тяжело. Когда на плечи давит «броня», снаряжение — дополнительный вес больше двадцати килограммов, а нужно столько, сколько требуется, выжидать перед началом заключительной, решающей фазы. Руки же предательски слабнут в напряжении. Так и кажется — вот-вот пальцы разожмутся сами собой, а под тобой — бездна. Такова цена этой призрачной красоты. Но об этом я, естественно, рассказывать тебе не стану. В твоих глазах я всегда должен быть уверенным, сильным и безупречным в своих действиях и решениях.

А война? Как хорошо, что ты о ней тоже ничего не знаешь! Особенно об ее изнаночной стороне: лжи, ненависти, предательстве, бездушии. Когда искалеченному пацану, еще вчерашнему школьнику, но с взглядом умудренного опытом старика, прошедшему Афган или Чечню, какой-нибудь чинуша, от которого и не зависит-то, по сути, ничего, нагло глядя в глаза, заявляет: «Я тебя туда не посылал»! Своего-то сынка тот всеми правдами-неправдами от армии отмажет. Ни за что не допустит отправки в этот ад. Потому и отношение такое скотское.

Но ты-то у меня точно к таким не относишься! Просто ты… ты у меня светлая, с чистой душой… И временами еще совсем наивная… Тебя можно только любить… и… беречь…

— Жора! А что это вы совсем ничего не едите? Не нравится что-то?

— Что вы, Нина Федоровна! Все изумительно вкусно! Просто в меня уже не лезет. Наелся деликатесов ваших — неделю можно к столу не подходить! И называйте меня, пожалуйста, на «ты», как Владимир Игнатьевич. Так намного проще и лучше. Договорились?

— Конечно! Но ты все равно поешь еще что-нибудь.

— Большое спасибо, но я хоть немного отдышусь. Такими темпами в одежду скоро влезать не буду…

— Ну передохни! А что просто так-то сидеть? Может, телевизор включим?

— Не надо, Нина, — вмешался Владимир Игнатьевич. — Давай отдохнем от этой болтологии. На работе наслушался. Жора, может сегодня споешь? Праздника нет, так что настроение никому не испортишь. Что скажешь?

И действительно, что сказать? Снова отказаться? Пожалуй, нет. Сегодня можно!

— Хорошо! Спою. Только артист из меня не очень. Для себя и друзей всегда только пел.

— Ну и что? Мы же не в консерватории. Нинуль, неси гитару…

Взяв инструмент, привычно пробежался по струнам. Нормально, не успели ослабнуть.

— А что сыграть-то, Владимир Игнатьевич?

Тот посмотрел на жену.

— Что-нибудь свое, Жора, — ответила она. — Остальное по радио или телевизору можно послушать.

Что бы такое выдать-то? Душевное что-то надо… О! Придумал! Еще в начале чеченской войны, в Грозном сочинил…

В памяти сразу всплыли новогодние события с девяносто четвертого на девяносто пятый год. Штурм Грозного… В аду, наверно, лучше, чем здесь. Грязные, обовшивевшие, замерзшие бойцы, закопченные в выхлопах солярки лица которых по цвету напоминали кирзовый сапог… На темном фоне лиц светятся усталые, много повидавшие глаза… Горит подбитая «броня», которую какой-то умник сунул в город без пехотного прикрытия… Выскакивающие из нее молодые пацаны, тут же попадающие под перекрестный огонь многочисленных снайперов…

Мастерство этих наемников вызывало уважение — на ходу умудрялись антенны радиостанций на бронетехнике отстреливать. Преимущественно женщины. Биатлонистки, в основном из Прибалтики… Потому и называли их «белыми колготками» [5], а вовсе не из-за того, что колготки у них были действительно белыми… Какие там, к черту, колготки? Камуфляж…

Довелось недавно посмотреть фильм Невзорова «Чистилище». Приблизительно так все оно и было. Даже натура подобрана исключительно! Очень похоже… Только действительность еще страшнее… Недаром кто-то неподалеку от железнодорожного вокзала, где в действительности погибла бившаяся двое с половиной суток в полном окружении сто тридцать первая Майкопская бригада, повесил самодельный плакат, на котором было написано черными буквами по белому: «Добро пожаловать в Ад!». Причем, «Ад» — красным, как кровью…

Вновь пробежал пальцами по струнам… Песня полилась как бы сама собой:

Ну конечно же, это не срок,

И кому-то покажется мало.

Но порой не хватает тех строк

Рассказать то, что нам выпадало.

И я думаю, что не сразу

Осознает иной депутат

То, что шли мы сюда по приказу.

Генерал, офицер и солдат.

…А перед глазами все тот же зимний Грозный. Грязь, слякоть и снег. Вот так вот: все вместе. Низкая облачность. Авиация бездействует. В радиоэфире бардак: наши, «чехи» — все перемешалось. Стоит сплошной мат, из которого удается вычленить не более десяти процентов значимой информации. Командование не в курсе кто и где находится, следствием чего нередко причиной потерь являются даже не «духи», а «дружественный» огонь…

И пускай о нас пишут сурово,

Не понять, где там правда, где ложь.

Ох, как ранит обидное слово,

Мы-то знаем: больнее, чем нож.

И я думаю, что не сразу

Осознает иной депутат

То, что шли мы сюда по приказу.

Генерал, офицер и солдат.

Нина Федоровна задумчиво сидит, подперев щеку рукой. В глазах грусть. Похоже, вспомнила что-то свое… У Владимира Игнатьевича желваки на скулах вздулись. Тоже о чем-то думает…