Антиквар - Александр Бушков

Если вежливость – главное оружие вора, как утверждалось безособых на то оснований в одной классической кинокомедии, то главное оружиеантиквара – терпение. И это уже утверждается с полным на то основанием.Терпение, как у сапера, отличие только в том, что сапер гораздо чаще ходит подсмертью – хотя и в веселом антикварном бизнесе случается порой всякое…

А потому Смолин, временами приличия ради прихлебываябледненький чай из пакетика, с величайшим терпением слушал очередное эпическоеповествование старушки – со множеством совершенно ему ненужных мелкихподробностей и третьестепенных деталек. На сей раз речь шла о том, как ФидельКастро, в те былинные времена совсем молодой, прямо-таки рысцой бегал помастерской тоже молодого в ту пору Феди Бедрыгина, с латиноамериканскимтемпераментом выпаливая комплименты, которые едва успевал переводить толмач скомсомольским значком, как юный вождь юной, с иголочки, революции восторгался идаже руками всплескивал перед свеженьким полотном Бедрыгина, изображавшимполдюжины барбудос с самим собой, моментально узнаваемым, во главе. Как схватилкисточку и, в самый последний момент все же испросив разрешения творца, бережнообмакнул ее в красную краску и вывел короткую надпись в правом нижнем углу, насвободном месте. Толмач-комсомолист, напряженно приглядевшись, сообщилполушепотом, что команданте Фидель письменно выразил восхищение невероятным сходством,завершив традиционным «Родина или смерть!». После чего Федя Бедрыгин емуэпическое полотно тут же подарил, совершенно безвозмездно, разумеется – ниодному комсомольцу шестидесятых и в голову не пришло бы заикаться о презренномметалле, не те были люди, не то воспитание, не то время, не та страна… Тогдакоманданте Фидель, долго тиская художника в объятиях, чуть растерянно похлопалсебя по карманам в раздумье, чем бы отдариться, – но о деньгах он тоже недумал, конечно, а регалий у юной республики пока что не имелось, и Фидель,недолго думая, сорвал с себя берет с красной звездочкой и нахлобучил на головузадохнувшегося от восхищения Феди. Уж как потом на этот исторический берет нипокушались идеологически выдержанные товарищи из музея, Федя его не отдал. Вотон, берет, самую чуточку выцветший, висит себе на почетном гвоздике в углу…

Штука баксов, пожалуй, автоматически наклеил мысленноэтикетку Смолин. Не более, но и не менее. Вещица вполне атрибутированная, фактдарения зафиксирован в паре-тройке печатных мемуаров, да и свидетельствостарушки чего-то стоит. Вот только нечего и думать покуситься с коммерческимицелями на историческую шапочку, мать твою…

Старушка разливалась курской соловушкой, обретя видодухотворенный, воодушевленный, даже помолодела словно бы на изрядноеколичество годочков, вспоминая, как горячо поддакивал Фиделю товарищ Че, какНикита Сергеевич Хрущев, присутствовавший тут же (а как же!), топтался ступовато-триумфальным видом, порой вставляя словечко насчет советскихсамородков и кубинско-советского братства…

Смолин стоически слушал – а в голове у него со здоровымпрофессиональным цинизмом пощелкивал калькулятор, переводивший все, на что нипадал взгляд, в цифирки.

Как прекрасно известно посвященным, антиквариат – отнюдь нетолько усыпанные алмазами золотые табакерки, бесценные полотна, античные геммыи прочая умопомрачительно дорогая старина. Антиквариат, собственноговоря, – это все, что угодно. Лишь бы ему насчитывалось годочков сполсотни – а то и не более двадцати. Продать можно всё – поскольку желающиенайдутся не только на золотой портсигар, но и на прозаичнейшую ученическуюручку с перышком времен снятия Хрущева, и на сами легонькие металлическиеперышки (масса разновидностей!), и на чернильницу-непроливашку тех же времен. Словом,на весь былой хлам, который когда-то вышвыривался в помойки с поразительнойлегкостью. А потому сегодня, к примеру, днем с огнем не найдешь, ну, скажем,железнодорожной кокарды с паровозиком на фоне пятиконечной звезды – хотя ихкогда-то нашлепано было, если прикинуть, миллионов несколько. За триста баксовне далее как вчера ушли железнодорожные погоны – это в Шантарске, а в Москвеулетели бы и гораздо дороже. И так далее…

Комната, где Смолин сидел, являла собою склад антиквариата –недорогого, но обильного: и пластмассовые кошечки сорокалетнего возраста, инастольная лампа еще более почтенного года рождения, и металлический перекиднойкалендарь, и вазочки-статуэтки (буквально за последний год цены на фарфоровыйширпотреб былых лет взлетели втрое и останавливаться не собираются)… да малоли! Продать можно всё.

Но главное – картины покойного Федора Степановича светБедрыгина, коих в просторной квартире, сопряженной с превращенной в мастерскуюсоседней (щедрый дар Никиты Сергеевича, сделанный под впечатлением кубинскоговосхищения), имелось преизрядно – а кроме них, этюды, наброски, линогравюры ипрочие разновидности многолетних трудов мастера кисти…

Испокон веков повелось, что спрос на того или иногохудожника – вещь непредсказуемая, порой совершенно иррациональная. Не имеющаяничего общего с понятиями «гений» и «бездарность» – просто-напросто порой бабахаетнечто, вызывающее дикий всплеск ажиотажа. Как это было во времена перестройки,не к ночи будь помянута, с направлением, известным как «соц-арт»: вся заграницас ума сходила от этого самого соц-арта, бешеные деньги выкидывали расчетливыезападные дядьки – а потом мода как-то незаметно схлынула, и сгоряча купленноепо бешеным ценам уже ни за что по таковым не продать. Точно так же влетели иныеотечественные банкиры, за безумные деньги прикупившие себе что-то вродеМалевича: висеть-то оно висит, но за те же бабки хрен столкнешь…

Нечто вроде этого произошло и с покойным Бедрыгиным:внезапно, в результате совершенно непонятного уму процесса угодившего в струю.Дешевле чем за пять штук баксов картина средних размеров в столицу не уходит –а в Москве тамошние жуки накручивают еще процентов двести. Вот только спроспревышает предложение раз в несколько: процентов девяносто бедрыгинскихполотен, имевшихся в Шантарске в частном владении, уже высосано, словно нехилымпылесосом, а те закрома, на которых, словно, прости господи, собака на сене,сидит бабушка Фаина Анатольевна, остаются недоступны… Потому что у бабули,изволите ли видеть, идеалы и убеждения, ничуть не изменившиеся с тех времен,когда по этой вот комнате носился экспансивный Фидель. И не нужны бабуледеньги, поскольку они, по большому счету, пошлость и грязь, и ничего ты с нейне поделаешь…

Утомился наш божий одуванчик, повествуя о временах теперьпочти былинных, приутих, чаек стал прихлебывать… И Смолин, воспользовавшисьпаузой, крайне осторожно произнес: