Кривые деревья - Эдуард Дворкин Страница 27

Порядочно примериваясь к моменту, Любовь Яковлевна избрала таковой на редкость неудачно. Выпроводивший перед тем из дома нескольких скрывавших лица незнакомцев, муж находился едва ли не в состоянии беспамятства. С пеною на губах, выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, подвывая и скалясь, он надвигался на супругу, отрезая ее от спасительной лестницы и кабинета, где можно было запереться и переждать наваждение.

— Но я действительно… что здесь такого… — холодея и содрогаясь, пробовала объясниться молодая женщина, уворачиваясь и отступая, — ты так переменился за последнее время… объясни же, в чем причина?..

Демонически прихохатывая, Игорь Игоревич методично загонял ее в угол. Брызгая в лицо мужа водою из подвернувшегося графина, Любовь Яковлевна начинала склоняться к мысли пустить в дело и самый сосуд… здесь из глубины дома послышались выстрелы — маленький Яша развлекал себя любимым на все времена занятием.

Это было спасение. Вспомнил ли исступленный человек, что перед ним мать его сына, убоялся ли возможной ответственности и нежелательных для себя последствий, или же другие, неведомые Любови Яковлевне причины принудили его остановиться, но только внутри Игоря Игоревича вдруг явственно щелкнуло, его глаза утратили желтизну, а почерневшие клыки спрятались за тонкими бескровными губами. Царапнув напоследок отросшим ногтем по коленкоровому платью супруги, он уронил руки и свел пальцы, предварительно смахнув ладонью пену с губ.

— Ты хочешь знать, — вполне спокойно и все же жестко выговорил господин Стечкин, конвульсивно дергая щекою. — Ты хочешь знать, и ты узнаешь!

Повелительным жестом, с какой-то высокомерною брезгливой вежливостью он пригласил ее пройти в прихожую и одеться.

— Но для чего? Разве нельзя здесь… на улице метель… скользко. — Не подготовленная к стремительному развитию событий Любовь Яковлевна слабо упиралась, но Игорь Игоревич неожиданною подножкой опустил ее на рундуки, встав между поднятыми и разведенными ногами супруги, быстро зашнуровал на них высокие зимние ботинки. Тут же ощутила она наголове старый пуховый платок, а на плечах оставленную кем-то вылезшую козлиную шубу… входная дверь распахнулась в темноту и холод и закрылась уже за ее спиною. Игорь Игоревич был рядом. Не давая жене оступиться или повернуть назад, он вывел ее на Бассейную. Одинокие прохожие уступали странной паре дорогу, удивленный будочник высунулся наружу, механически взял под козырек и проводил господ долгим тупым взглядом.

Изрядно не выходившая Любовь Яковлевна было задохнулась на морозе, цветущее естество, однако, быстро справилось с собственным затруднением — не слишком затронутые курением объемистые прочные легкие всосали сколько следует чистого кислороду, упругое сердце вбросило в жилы добавочный ток крови, и отменные надпочечники, на редкость свежие и крупные, споро выделили норадреналин, приспособивший организм молодой женщины к пониженной температуре и ветру.

Тем временем затеявший что-то Игорь Игоревич едва ли не под уздцы останавливал колесный экипаж, запряженный двойкою гнедых. Извозчик в ваточной кацавейке и, поверх нее, в брезентовой венцератке, откинул синюю суконную полость с медвежьей опушкой, Любовь Яковлевна с неразлучным своим спутником оказалась внутри кареты, огромная фигура на козлах подернула вожжами, лошади резво взяли с места в карьер, но, оскользнувшись на гололедной мостовой, тут же пошли аллюром.

Любови Яковлевне законно было поинтересоваться, куда они едут и зачем, — неоднократно задавая вопрос и осторожно теребя мужа, она удостоверилась в полной невозможности добиться четкого ответа, заладивший свое Игорь Игоревич с маниакальным упорством повторял одну и ту же ничего не проясняющую фразу:

— Ты хочешь знать — ты узнаешь…

Не оставалось иного, как покориться обстоятельствам.

Отворотившись от сидевшего рядом человека, Любовь Яковлевна демонстративно смотрела в окна кареты. В Петербурге был вечер, неожиданно ясный, без метели и снегопада. На низком сине-фиолетовом небе горели голубые и белые звезды. Легкие дуновения ветра чуть покачивали круглые головы газовых фонарей, зажженных и струивших свой, мешающийся со звездным, свет. Подсвеченные прожекторами фасады величественных зданий проплывали мимо. На снегу газонов контрастно выделялись разлапистые, голые тени деревьев. Неизбежная метафора, равно банальная и прекрасная, затесавшись в мыслях, уподобляла увиденное роскошной театральной декорации. Но где был режиссер, подготовивший достойное действие?

Ритмический цокот копыт, плавное покачивание экипажа, вполне музыкальный звон рессор, собственные мысли, подкравшиеся исподволь и отчего-то уводившие от творившейся реальности в туманный мир иллюзий и вымысла, чуть убаюкали угревшуюся под толстой полостью Любовь Яковлевну; все же, временами взбадриваясь, она пыталась понять направление движения.

Протирая запотевшее от дыхания окошко, видела молодая женщина Певческий мост на Мойке и огромное здание Министерства иностранных дел, потом появлялась полузамерзшая Фонтанка и розовый цирк Чинизелли, выплывали последовательно Дворцовый плашкоутный мост, салтыковский подъезд Зимнего, окруженный канавами Аничков дворец, Николаевский вокзал, Гороховая, дом Гиллерме, салон знаменитого фотографа Бергамаско…

Похоже, они двигались без всякой цели и чуть ли не по кругу!

Толчком возвращенная к действительности, Любовь Яковлевна с беспокойством ощутила, что скорость кареты заметно увеличилась. Лошади шли галопом, уродливый извозчик, привстав, лупил по крупам волосяною плеткой, сам получая удары по голове и толстой спине от размахавшегося зонтиком Игоря Игоревича.

Непроизвольно взвизгнув на крутом повороте, с ощущением отрывающегося желудка и сильнейшим еканьем в селезенке, молодая писательница отчаянно уцепилась за рукав мужа, однако сразу была отброшена в сторону.

— Останови… прекрати… умоляю!..

— Ты хочешь знать, — продолжая молотить извозчика, громовым голосом отвечал Игорь Игоревич, — и ты узнаешь!

— Я сейчас умру! Ах! А-а-а! — подавляя множественные позывы, пронзительно стенала несчастная.

— …хоешь ать — уаешь!

Лошадей уже не нужно было понукать — обезумевшие животные понесли, отчаянное ржанье разрывало барабанные перепонки и евстахиевы трубы, проникая в самые лобные пазухи, металлические ободья колес страшно скрежетали по булыжнику, ужасающе выл и матерился кучер. Карету швыряло из стороны в сторону, накреняло, подбрасывало, она вот-вот готова была опрокинуться. С тщетными мольбами о помощи Любовь Яковлевна вертко каталась по сиденью, внезапно взмывала в воздух и, противу воли перекувырнувшись, неловко приземлялась на пол или прилеплялась к стенке.

Неописуемые физиологические страдания прямо-таки убили в Любови Яковлевне все человеческое, но не могли затронуть писательское, и теперь это писательское, внетелесное и неподвластное, внимательно наблюдало и тщательно фиксировало в Любови Яковлевне события, произошедшие далее.

В адской какофонии звуков чуткое писательское ухо уловило нечто новое. Это были щелчки, сухие и отрывистые, неприятные, чрезвычайно похожие на те, что каждодневно слышала она дома. Без всякого сомнения, это были выстрелы. Внезапную догадку подтвердило и обстоятельство вытекающее. В задней стенке кареты появилось небольшое круглое отверстие, разглядеть которое в темном нутре сумасшедше несущегося экипажа мог только проницательный писательский взгляд.