Сказание об истинно народном контролере - Андрей Курков Страница 17

Поливанов кивнул, показывая свое согласие. Метрдотель принес мороженое «Октябрь» и кофе по-варшавски.

Видно, он слышал часть последнего разговора, а если точнее сказать — спор. Расставив все аккуратно, он обернулся к Сильину и сказал:

— Тут мы с товарищами-коллегами посоветовались и решили уплатить за ваш дружеский ужин десять процентов от счета… это как наша поддержка кандидата в депутаты… И еще хочу сказать, что во всякой профессии есть сложные слова и понятия. Вот вы сказали «шиберы». Я, конечно, не знаю, что это. Но и у нас есть словечки, что язык поломать можно. Вот, к примеру, кокильницы или кокотницы, или вот стакан конический… А ведь это еще не названия блюд, там, в блюдах, такие названия есть, что почище ваших «шиберов»…

— Да вы присядьте к нам, поговорим, может, выпьете с нами, товарищ метрдотель! — обратился к работнику ресторана Бекетов. — Очень просим.

— Ну, если товарищем назвали, то не присесть нельзя, — кивнул метрдотель, приставил еще один стул и присел рядом с кандидатом в депутаты.

Поговорили они еще с полчаса, время от времени опрокидывая в рот рюмочки. Потом допили женскую мадеру, потому что дамы уже пили кофе.

Тут кстати Соня и спросила:

— Товарищ метрдотель, а почему кофе называется «по-варшавски»? Это просто так, для красоты?

— Что вы, что вы! — не согласился метрдотель.Кофе по-варшавски готовят на топленом молоке с добавлением сахара, а поверх него еще кладут молочную пенку. Вы не думайте, что это, мол, все одно и то же, а только названия разные. Кофе как угодно делать можно. Вот и кофе по-венски есть, кофе по-турецки… Это все разные напитки…

Ко времени закрытия ресторана дружба между метрдотелем и компанией Сильина укрепилась основательно, и метрдотель, прощаясь, требовал, чтобы больше в жизни посетители ни в один московский ресторан, кроме «Столицы», не ходили.

Сильин попросил счет написать поразборчивее, так как профсоюз обещал оплатить половину, а следовательно счет, как финансовый документ, должен был прикрепиться к какому-нибудь профсоюзному отчету.

Перед тем как выходить на улицу Григорий Маркелович со своим давнишним приятелем Бекетовым зашли в ресторанный туалет по понятному делу. Помыли руки, стоя перед широченным во всю стену зеркалом, вытерли их висевшим тут же махровым полотенцем.

— Маркелыч, — обратился к приятелю Бекетов. — Я тут не хотел при других…

И он полез рукою во внутренний карман пиджака.

— Ты у меня прошлый раз… как-то видно оторвался… — и директор мебельной фабрики протянул Сильину орден Красного Знамени.

— Ну слава Богу… — Сильин чуть не опустился на корточки, почувствовав от волнения слабость в ногах. — А я уже думал: на улице потерял, и даже пионерам не сказал, что орденом меня наградили. Боялся: попросят показать… Ну спасибо, друг, огромнейшее спасибо… Я его сейчас и нацеплю…

И кандидат в депутаты прикрепил орден к положенному месту на своем пиджаке, осмотрел себя скрупулезно в зеркале и, похлопав дружески Бекетова по плечу, сказал:

«Ну, пошли, наши дамы заждались наверно!» Выйдя на улицу, Сильин огорчился, обнаружив отсутствие «ЗИМа» и своего шофера. Ему так хотелось развезти всех по домам, но теперь, ясное дело, даже самому придется пешком идти или такси брать.

Тут же и попрощались у ресторанных дверей, пообещав друг другу созвониться в ближайшее время. Естественно, Поливанов напомнил о грядущем своем дне рождения, так что повод собраться действительно был серьезным.

Шли Сильин с Полей по пустынным, но хорошо освещенным улицам Москвы молча. Оба были уставшие и захмелевшие. Поля думала о Сониных сережках и вздыхала, понимая, что муж ее такого желания не одобрит. Сам Григорий Маркелович на ходу чертил мысленный чертеж своей рационализаторской идеи, благодаря которой планировал он поставить новый рекорд в сталеварном деле. О споре он как-то особенно не думал, будучи уверенным в том, что Выиграет его без труда, — главное, как он уже понял, это изолировать шиберы от холодного воздуха.

Где-то по параллельной улице прозвенел жизнерадостно ночной трамвай. Отвлек и Полю, и Григория Маркеловича от мыслей. Дорогу впереди пересекли два конных милиционера, находившихся в ночном патруле.

Все было обыденно и мирно. Город спал крепко, и, если взглянуть с высоты дирижабля, только фабрики и заводы беспрерывного цикла, а еще пекарни и газетные типографии являли собою гнезда яркого рабочего света, не подчиняясь биологическим законам о ночном сне живых организмов.

И вдруг тонкий недобрый свист раздался в ушах у Поли, и она почувствовала, как стала невероятно тяжелой рука ее мужа под ее рукой, и, обернувшись, увидела, как оседает он на землю, закрыв другою рукою свой трудовой орден.

— Что с тобой? Что? — наклоняясь, спрашивала Поля, думая, что мужу нехорошо из-за того, что он смешал вод ку с мадерой. — Что, Гриша?

А Гриша уже неуклюже лежал на тротуаре, и глаза его, застыв, смотрели вверх на московское небо.

Холодный пот выступил на Полином лбу, и увидела она, как рука ее мужа соскользнула с ордена. Опустилась она на колени; ее отчаянный взгляд увидел, что в самой середке ордена — дырка, а все вокруг ордена в крови, и это черное пятно расползается, делаясь все больше и больше…

— Товарищи! — закричала Поля. — Спасите! Люди! Товарищи! Кто-нибудь!

Она уже молчала, зажав руками рот, сдерживая себя от рвущихся наружу рыданий, но эхо ее слов еще звучало, разносясь по ночным московским улицам, и зажигался в окнах свет, кто-то уже выбегал из парадных, вглядываясь в ночь и ища в ней кого-то, зовущего на помощь.

А по той улице, на которой лежал мертвый Сильин, уже скакали на конях патрульные милиционеры.

— Нет, не герой… — с досадой думала пуля, поднимаясь над огромным городом, который под ней делался все светлее и светлее, думая, что светом своих лампочек еще сможет спасти кого-то от беды. Бедный город… На этот раз он опоздал, и приехавшей машине скорой больничной помощи пришлось уехать тут же. Лежавшему на тротуаре человеку помочь было нечем.