Штрафбат - Эдуард Володарский Страница 22

— Балакаю мало-мало… Ну, дак я про что? Она, ну, жинка комдива, — начальница шифровального отдела. А вертелась все время в штабе. Мне вообще-то ребята сказали, мол, остерегись этой бабы — она по молодым мальчикам большая любительница, а я — да ладно, че мне бояться-то? Мне и молодых радисток хватало…

— Н-да-а, попал ты в переплет, Степан… Теперь вот, значит, кровью вину свою перед родиной искупать надо, — усмехнулся Твердохлебов.

— Да я искуплю, — обиженно ответил Шутов. — Только родина-то здесь при чем?

— А не надо на замужних баб падать. Кто на замужних баб зарится, тот и родину запросто продаст, — все усмехался Твердохлебов.

— Да не зарился я! — уже всерьез обиделся Шутов. — Она сама меня, как щука здоровенная, зажала, не вырвешься… — В глазах у Шутова стояли слезы. — И удовольствия никакого… будто смену на заводе отстоял!

Твердохлебов захохотал во все горло…

Они тащили вещевые мешки с большими кастрюлями и еще связку пустых мешков. Сначала шли во весь рост, а перед самыми позициями заградотряда легли и поползли.

В темноте сквозь кисею дождя стали едва различимы брустверы с пулеметами. Мелькали огоньки папирос, смутно слышались голоса.

— Вот из этих пулеметов они наших захерачили, — прошептал Хорь, обернувшись к Григорию Дзурилле. — Когда они в тыл побежали.

— Не надо было бежать… — просипел Дзурилло.

— Хватит вам трепаться, — оборвал их Петр Воскобойников. — Будем глушить или нет?

— А мимо них нельзя проползти? — спросил Дзурилло.

— Куда мимо? Там проволока с консервными банками натянута… и колья понатыканы…

— Тогда будем глушить, — решил Дзурилло и первым пополз к брустверу с пулеметом.

Воскобойников и Хорь поползли за ним. Остальная группа, человек семь, задержалась.

— Подождите пять минут, потом ползите, — сказал Воскобойников.

В окопчике перед пулеметом под натянутой плащ-палаткой сидели двое солдат. Дзурилло и Хорь рванулись одновременно, перемахнули бруствер и упали прямо на плащ-палатку, накрыв ею обеих солдат. Хорь несколько раз ударил их автоматом по головам, и те затихли. Отвернув край палатки, Хорь быстро обшарил карманы, выудил две полупустые пачки «Беломора», спрятал за пазуху.

— Это зачем? — зло спросил Дзурилло.

— А ты красноперых пожалел? — оскалился Хорь. — С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Вытащили ремни из солдатских штанов, связали особистам руки, рты заткнули тряпками.

Хорь выглянул из окопчика, тихо позвал:

— Э-э, давай за нами.

Семь человек с кастрюлями в мешках поползли к брустверу. Впереди были три блиндажа, расположенных недалеко друг от друга.

— Какой из них кухонный, ч-черт, не пойму… — щурясь от дождя, бормотал Хорь.

— Наверное, вон тот, — указал рукой Дзурилло.

— С чего ты решил?

— А за ним две полевые кухни стоят!

— Где? Не вижу ни черта.

— Да вон же… левее чернеют, видишь?

— Ну у тебя и зенки, Дзурилло-дурило, как у совы. — И Хорь первым пополз к блиндажу, за ним тронулись остальные.

Из ближнего блиндажа вышла темная фигура, посветила вокруг фонариком, остановилась. До штрафников донеслось журчание. Затем фигура встряхнулась и зашагала к тому блиндажу, куда ползли штрафники. Дверь отворилась, и в полосе света можно было разглядеть, что это офицер — в малиновых петлицах сверкнули рубиновые кубики.

Штрафники замерли, ждали. Через минуту дверь снова отворилась, и показался тот же самый офицер. В руке у него поблескивала бутылка. Он прошел совсем близко от Дзуриллы и Хоря. Громко хлопнула навесная дверь.

Штрафники поползли вперед. Перед блиндажом замерли. Шелестел дождь, лица штрафников блестели от воды, словно смазанные маслом.

— Если что, стрелять будем? — тихо спросил Хорь.

— Ты что, чокнулся? Ни в коем случае! — испугался Дзурилло.

— А если они первые начнут? — не отставал Хорь.

— Пошли, там видно будет… — уклонился от ответа Дзурилло и обернулся, сделал знак рукой.

Воскобойников и остальные семеро зашевелились, поползли к блиндажу.

Двое поваров, здоровенные парни в нательных белых рубахах, смачно ели тушенку с хлебом, выковыривая мясо ножами. На столе стояли бутылки водки — початая и пустая. В углу громоздились ящики с тушенкой, мешки с буханками хлеба.

— Когда штрафникам-то жратву подвезут? — с набитым ртом прошамкал один.

— Подождут — не сдохнут, — ответил второй.

От удара ноги дверь распахнулась, и в блиндаж влетел Хорь. Направил автомат на поваров, гаркнул:

— Хенде хох!

Тушенка застряла во рту у едоков. Они медленно подняли руки, завороженно глядя, как в блиндаж ввалились еще семеро солдат в немецких мундирах, стали торопливо бросать в мешки банки с тушенкой и буханки хлеба. Наполнив мешок, тут же выносили его из блиндажа. Один держал поваров на прицеле, потом для верности их связали ремнями.

— В кухнях каша есть? — спросил Хорь на ломаном русском языке, но повара все равно вздрогнули, словно их ударило током.

— Есть… — ответил один заикаясь.

Хорь заткнул ему рот тряпкой и последним вышел из блиндажа, прихватив с собой два больших деревянных черпака.

Дождь продолжал сыпать. Возле полевых кухонь уже суетились черные фигуры штрафников. Черпаками они быстро наполнили кастрюли пшенной кашей.

По двое ухватили кастрюли с пшенкой, остальные вскинули за спины вещмешки, набитые тушенкой и хлебом, и повернули назад. Рысью миновали блиндажи, добрались до пулеметных брустверов. Дождь не кончался.

Когда до своих окопов осталось совсем немного, Хорь вдруг повалился на землю.

— Ты чего? — испуганно спросил Григорий Дзурилло.

— О-ой, а этот-то… повар — вертухай… обоссался со страху! О-ой, не могу!.. Я ему руки связываю, слышу — журчит чего-то! Глянул, а под ним лужа… Вояка, туды т-твою… — Хорь лежал на земле, раскинув руки, и хохотал во все горло. И по-прежнему сыпал дождь…

— Давай, давай, ноги в руки — побежали…

Штрафники пировали. В большие кастрюли с пшенкой вываливали тушенку и перемешивали черпаками. Глымов накладывал полные миски, мужики жадно ели, торопились, давясь полными ложками. Многие зачерпывали кашу пятернями. Сопели, вздыхали, чавкали. Те, кому не хватило места в блиндажах, ели под дождем, укрываясь плащ-палатками. И все поминали добрым словом добытчиков:

— Ну, мужики, от общества вам всем спасибо. Уважили.

— С до войны так хорошо не ел… прям душа поет — как вкусно!

Добытчики чувствовали себя героями.