Мертвый и живой - Дин Кунц Страница 32

В полной уверенности, что в спальню врывается Эрика Четвертая, Виктор выстрелил дважды, чтобы остановить оба ее сердца, прежде чем понял, что незваная гостья – Кристина. Будучи ее создателем, он точно знал, куда целиться. А уж начав, ему не оставалось ничего другого, как еще двумя выстрелами довести дело до конца.

Кристина упала, хотя смерть забрала ее не сразу. Она извивалась на полу, жадно хватала ртом воздух, прижимала руки к груди, словно пыталась заткнуть раны, через которые уходила жизнь.

В этот самый момент в дверном проеме возникла Эрика, и Виктор поднял пистолет, нацелил на жену, не зная точно, какая из них стоит перед ним.

– С Кристиной что-то не так, – поделилась с ним Эрика. – Она, похоже, не знала, кто она. Думала, что я – какая-то миссис Дэнверс.

– А ты знаешь, кто ты? – спросил Виктор.

Она хмурилась, глядя на дуло пистолета.

– Что ты имеешь в виду?

– Кто ты?! – рявкнул Виктор, и она дернулась, подумав, что своим вопросом заслужила очередную порцию тумаков.

– Я – Эрика. Твоя жена.

– Эрика Пятая?

На ее лице отразилось недоумение.

– Да, разумеется.

– Тогда скажи мне… что на свете самое опасное?

– Книги, – без запинки ответила она. – Книги разлагают.

Эрике Четвертой разрешалось читать, что и привело к ее смерти. Только в программу Эрики Пятой он включил запрет на чтение книг. И воскрешенная Эрика Четвертая этого знать не могла.

– Мандерли… – прошептала лежащая на полу Кристина, и ее глаза закрылись.

Выглядела она умершей. Виктор пару раз пнул ее ногой, проверяя реакцию, но она не шевельнулась, не издала ни звука.

Рядом с ней на полу лежала книга «Трактир «Ямайка».

– Что за слово она произнесла? – спросил Виктор, убирая пистолет в кобуру.

– Мандерли.

– На каком языке? Что оно означает?

– Это название знаменитого английского особняка, литературная аллюзия, – в голосе Эрики слышалось удивление. – Оно есть в моей программе. Чтобы я могла сказать, если мы приходим к кому-то в гости: «Дорогая, ваш особняк так же прекрасен, как Мандерли, и ваша домоправительница в здравом уме».

– Да, хорошо, но из какой книги этот особняк?

– Из романа «Ребекка» Дафны Дюморье, который я никогда не читала и не прочту.

– Опять книги, – взвился Виктор, снова пнул домоправительницу, теперь со злостью, потом книгу, которая выпала из ее руки. – Я пришлю людей, чтобы отвезли эту тварь в «Руки милосердия» для вскрытия. Кровь подотрешь сама.

– Да, Виктор.

* * *

Прыг, прыг, скок. Прыг, прыг, скок. Вдоль южного коридора. Прыг, прыг, скок, с ножом в руке.

Лестница черного хода. Три ступеньки вверх, одна вниз. Три ступеньки вверх, одна вниз.

Спеша, в собственной манере, к мести, Джоко напомнил себе о речи, которую должен произнести, вгоняя нож в Виктора: «Я – дитя того, кто был я, прежде чем я стал мною! Я умер, чтобы родить меня! Я – монстр, выродок и изгой! Умри, Харкер, умри!»

Нет. Все не так. Слишком много зубрежки в ливневых канавах. И все-таки Джоко не может произнести речь правильно.

Взбираясь на три ступеньки и спускаясь на одну, снова и снова, Джоко предпринял новую попытку: «Ты – монстр-дитя его, кто я!»

Нет, нет, нет. И близко не лежало.

«Я – ты, он, кто я есть, кто умрет!»

Джоко так разозлился на себя, что ему захотелось плюнуть. Он и плюнул. Плюнул опять. Себе на ноги. Две ступени вверх, одна вниз, плевок. Две ступени вверх, одна вниз, плевок.

Наконец, добрался до верхней ступеньки, ноги блестели.

В южном коридоре третьего этажа Джоко остановился, чтобы собраться с мыслями. Вот одна. Вот другая. А вот и третья, связанная с первыми двумя. Очень хорошо.

Джоко частенько приходилось собирать мысли. Они так легко разбегались.

«Я – дитя Джонатана Харкера! Он умер, чтобы родить меня! Я – жонглер, монстры и яблоки! Теперь ты умрешь».

Близко к тому, что надо.

На цыпочках, на цыпочках, на восток по южному коридору, по мягким коврам. К главному коридору.

Джоко услышал голоса. В голове? Возможно. Такое случалось. Нет, нет, не на этот раз. Настоящие голоса. Из главного коридора.

Угол. Осторожно. Джоко остановился, чуть высунулся.

Эрика стояла в коридоре напротив распахнутой двери в хозяйскую спальню. Говорила с человеком, который находился внутри, наверное, с Виктором.

Такая хорошенькая. Такие сверкающие волосы. И у нее были губы. Джоко хотел бы, чтобы у него тоже были губы.

«Это название знаменитого английского особняка, литературная аллюзия», – сказала Эрика, наверное, Виктору.

Ее голос успокаивал Джоко. Такой музыкальный голос.

И в спокойствии, охватившем Джоко, он осознал, что в ее компании становится другим. С ней у него не возникало желания прыгать, скакать, делать пируэты, плеваться, жонглировать, тянуть ноздри кверху, бегать, ходить на руках.

Она солгала Джоко. Солгала насчет вкусности мыла. Но во всем другом оказывала исключительно положительное воздействие.

В восьмидесяти или в девяноста футах появился Виктор Гелиос. Из хозяйской спальни. Высокий. Подтянутый. Прекрасные волосы на голове. Вероятно, ни одного на языке. И костюм отличный.

Джоко подумал: «Умри, жонглер, умри!»

Виктор прошел мимо Эрики. К лестнице.

Что-то сказал ей напоследок. Начал спускаться.

У Джоко был нож. Ножу следовало быть в Викторе. Тысяче ножей следовало быть в Викторе.

У Джоко было только две руки. С двумя руками он мог жонглировать тремя ножами, вонзить их в Виктора. Попытавшись жонглировать тысячью ножей, Джоко только остался бы без нескольких пальцев.

Чтобы вонзить в Виктора один жалкий нож, Джоко пришлось бы пробежать мимо Эрики. Не хотелось бы.