Мертвое море - Тим Каррэн

Уже три дня.

Три дня он дрейфовал в зловонной клетке тумана.

Стайлз был совершенно один в маленькой корабельной шлюпке — уже не человек, а что-то бледное, молчаливое и ждущее, нечто маленькое и экзистенциальное, боящееся взглянуть в туман, боящееся слушать, потому что, если прислушаться, можно было услышать звуки, жуткие, зловещие звуки, которые…

Но Стайлз не слушал. «Я совершенно один, а в тумане ничего нет», — он должен был помнить об этом.

Итог кораблекрушения и его ссылки в мертворожденные воды — ни пищи, ни воды, ни надежды. Лишь молчаливое, неподвижное море, туман, горло, распухшее и красное от криков о помощи, и осознание того, что она не придет.

Стайлз был одинок так, как если бы заблудился на Марсе или провалился в черную бездну за пределами Вселенной. А еще он был напуган. Лежал в шлюпке, стараясь уловить шум парусов, весел или звон судового колокола, но ничего не слышал.

Ничего, кроме тумана.

Ведь если нечего слушать, кроме бумажного шелеста собственного сердца или скрежета воздуха в легких, начинаешь слушать туман, как Стайлз, и вскоре понимаешь, что на самом деле это поток живой органики: можно услышать бегущую по его венам кровь, гудение нервных окончаний и далекий, порывистый звук дыхания.

Кругом только серый туман, пахнущий гниющими водорослями и выброшенными на берег мертвыми существами, что колышется и обволакивает, как заплесневелый, влажный саван, состоящий из гнилостного газа, слизистой взвеси и чьего-то незримого присутствия. Густой, жадный, гнетущий и удушающий.

В первый день Стайлз был поражен его очертаниями и плотностью. На второй возненавидел его полноту, целостность и то, как щупальца тумана скользили над шлюпкой и искали его. На третий день Стайлз начал бояться тумана, услышав доносившиеся из него звуки: голоса морских кошмаров, которым тот служил обиталищем, тварей, что ждали, когда Стайлз упадет за борт, чудовищ с желтыми глазами, щупальцами и острыми, как ножи, зубами, — злобных порождений глубин.

Стайлз без конца твердил себе: «Не думай об этом. Не думай ни о чем подобном, это всего лишь твое воображение», —увещевания, не лишенные здравого смысла, но едва ли достаточно убедительные. Он остался один на один со своим разумом, а тот играл с ним злые шутки. Говорил, что совершенно неважно, думает ли Стайлз об этих существах: главное — они думают о нем. Чистое сумасшествие, но оно заходило все дальше… Разум спросил, не чувствует ли он их? Те черные, безумные ужасы из тумана, думающие о нем, нацелившиеся на него. И Стайлзу пришлось признать, что он чувствует. Действительно чувствует. Он мог бы поклясться, что в тумане что-то есть, было с того самого момента, как судно пошло ко дну, а Стайлз, дрожащий и ошеломленный, забрался в маленькую шлюпку.

Но что именно?

Что могло быть в тумане?

Он не знал, но был уверен, что они приближались: неописуемые твари, просачивающиеся в туман, ползающие, ухмыляющиеся мерзости с бездонными лунами вместо глаз, зараженные, больные сущности с грудами костей вместо разума, чудовища, чье дыхание — смрад кладбищ и гробниц, монстры со ртами, как у миног, жаждущие высосать из жертвы кровь и разум, ужасы, тянущие к Стайлзу крючковатые, бесплотные пальцы.

«Заглуши свои мысли, заглуши их, — повторял он. — Иначе они услышат их и найдут тебя».

Сосредоточившись, Стайлз сжал свои мысли до размера светящейся булавочной головки, тонкой и хрупкой. Его разум схлопнулся и провалился на самое дно подсознания, и Стайлз оставил его там, спрятав от того, что обитало в тумане, звало и шептало на ухо непристойности.

Поэтому когда он увидел корабль, то усомнился в его реальности.

Стайлз моргнул, приказывая фантому рассеяться, но этого не произошло: высокая бригантина приближалась, сотканная из тумана и призрачно-белой эктоплазмы: иллюзия, тень, корабль-призрак — и ничего больше. Но он слышал ее, чувствовал ее безжизненность. Паруса безвольно свисали с грот-мачты. Покачиваясь, болтались снасти, по которым, словно змеи, ползли щупальца тумана. Фок-мачта и кливер скрипели, как половицы в заброшенном доме.

И все же Стайлз не верил своим глазам.

Не поверил даже тогда, когда люди окликнули его с носовой палубы и спустили на воду лодку. Не верил, пока они не подплыли к нему на веслах и не коснулись его мокрыми, ледяными руками.

Тогда он закричал.