Обстоятельства гибели - Патрисия Корнуэлл

В женской раздевалке я бросаю испачканные брюки и халат в куб для биомусора, снимаю остальную одежду и медицинские башмаки. На дверце шкафчика сделанная по трафарету черная надпись «Полк. Скарпетта». Уберут ли ее завтра утром, сразу после моего возвращения в Новую Англию? Эта мысль посетила меня только что и теперь не дает покоя. Я одновременно и хочу, и не хочу уезжать отсюда.

Жизнь на авиабазе ВВС в Довере вполне комфортна, несмотря на суровые условия шестимесячной стажировки и гнетущую необходимость ежедневно встречаться со смертью по поручению правительства Соединенных Штатов. Удивительно, но мое пребывание здесь прошло без каких-либо осложнений. Можно даже сказать, что оно было вполне приятным. Мне будет недоставать ранних, до рассвета, подъемов в скромной комнате, когда я, надев рабочие брюки, рубашку поло, ботинки, шла через укрытую зябкой теменью парковочную площадку к гольф-клубу, где выпивала кофе, а иногда и завтракала, после чего ехала в морг, где было свое начальство. На дежурстве я всего лишь медэксперт Вооруженных сил. Я больше не главная. Здесь есть люди рангом повыше, и важнейшие решения принимают другие, а мое мнение спрашивают далеко не всегда. Совсем не то, что в Массачусетсе, где от меня зависят все.

Сегодня понедельник, 8 февраля. Настенные часы над сияющей белой раковиной показывают 16:33, высвечивая цифры красным, словно предупреждение опасности. Менее чем через девяносто минут меня ждут на Си-эн-эн, где я буду объяснять, что такое судебная радиационная патология, почему я занялась ею и какое отношение имеют к этому Доверу Министерство обороны и Белый дом. Другими словами, я уже не только медэксперт и не просто резервист медслужбы Вооруженных сил. После 11 сентября, после вторжения Соединенных Штатов в Ирак и наращивания военного присутствия в Афганистане — я повторяю пункты, которые необходимо отметить, — грань между двумя мирами, военным и гражданским, стерлась навсегда. К примеру, в ноябре прошлого года сюда в течение сорока восьми часов доставили тринадцать погибших солдат с Ближнего Востока и ровно столько же из Форт-Худа, штат Техас. Массовые потери не ограничиваются больше полем боя, хотя я уже не уверена, что именно следует понимать под «полем боя». Может быть, скажу я по телевизору, поле боя уже везде: в школе, в доме, в церкви, в пассажирском самолете, в магазине, на месте работы или отдыха.

Перебирая туалетные принадлежности, я повторяю то, что должна сказать о трехмерной визуальной радиологии, использовании компьютерной томографии, сканировании. И еще нужно подчеркнуть, что мой новый центр в Кембридже, штат Массачусетс, является лишь первым гражданским учреждением в США, где проводят виртуальную аутопсию, на очереди стоит Балтимор, а за ним последуют другие города. Совершенствуются технологии, и традиционное вскрытие, когда ты постфактум делаешь снимки, надеясь на то, что ничего не упустил, развивается, улучшается и становится все более и более точным, как и должно быть.

Жаль, что вечером меня не будет в программе «Уорлд ньюс», потому что теперь я бы, пожалуй, продолжила разговор с Дианой Сойер. Проблема моего частого появления на Си-эн-эн заключается в том, что близкое общение зачастую порождает фамильярность, и мне следовало иметь это в виду. Разговор может перейти на личные темы, вот что меня беспокоит. Наверное, стоит упомянуть об этом в разговоре с генералом Бриггсом, рассказать ему о том, что случилось утром, когда взбешенная мать погибшего солдата, обвинив меня по телефону в расовой нетерпимости, угрожала рассказать об этом средствам массовой информации.

Дверца шкафчика для одежды хлопает так, словно рядом выстрелили из ружья. Я ступаю на желто-коричневый плиточный пол, который всегда кажется холодным и скользким под босыми ногами. С собой у меня пластиковый пакет с шампунем и кондиционером с оливковым маслом, скрабом с морскими водорослями, безопасной бритвой, тюбиком геля для бритья (для чувствительной кожи), жидким мылом, мягкой мочалкой для лица, средством для полоскания полости рта, щеточкой для ногтей и косметическим маслом «нитроджина», которым я обычно пользуюсь после душа. Зайдя в кабинку, я аккуратно раскладываю туалетные принадлежности на выложенной кафелем полочке и включаю воду, такую горячую, какую только могу выдержать, потом поворачиваюсь под обжигающей струей, поднимаю лицо, потом смотрю вниз, на свои бледные ноги. Вода падает на спину и шею, и я надеюсь, что напряженные мышцы хоть немного расслабятся, но мысли мои уже витают в гардеробной на базе: я обдумываю, что бы надеть.

Генерал Бриггс — Джон, как я его называю, когда мы остаемся вдвоем, — выразил пожелание, чтобы я была в форме, мало того — в синем мундире ВВС, но я с ним не согласна. Лучше надеть гражданскую одежду, в которой люди видят меня почти во всех телепередачах с моим участием. Может, простой темный костюм и блузку цвета слоновой кости. Не забуду надеть и неброский «брегет» на кожаном ремешке, который мне подарила моя племянница Люси. Но ни в коем случае не «бланпейн» с его огромным черным циферблатом и керамическим безелем. Их тоже мне подарила Люси, она ведь буквально помешана на всевозможных часовых механизмах, на всем технически сложном и дорогом. Никаких брюк — только юбка и каблуки; так я выгляжу безобидной и доступной — этому трюку я научилась много лет назад, в суде. По какой-то причине присяжным нравится рассматривать мои ноги, пока я в графически анатомических подробностях описываю смертельные раны и последние мгновения агонии жертвы. Бриггсу мой наряд конечно же не понравится, но накануне вечером, когда мы смотрели футбол и выпивали, я ему уже дала понять, что мужчине не следует давать женщине советы насчет того, что ей надевать, если только он не Ральф Лорен [1].

Пар в кабинке рассеивается, и мне кажется, что я слышу чей-то голос. Вот же досада. Это может быть кто угодно — кто-либо из военных или докторов, да вообще любой, кому разрешено пользоваться этой секретной душевой и кому необходимо привести себя в порядок, пройти дезинфекцию или переодеться. Я думаю о коллегах, вместе с которыми только что проводила аутопсию, и мне почему-то кажется, что это снова капитан Аваллон. Утром, во время компьютерной томографии, она не отходила от меня ни на шаг, будто — после стольких-то лет! — я ничего в этом не смыслю, а остаток дня, словно травяная лягушка, скакала вокруг моего рабочего места. Скорее всего, это она. Нет — точно она, иначе и быть не может. От досады я стискиваю зубы. Проваливай.

— Доктор Скарпетта? — доносится до меня знакомый голос, вкрадчивый и бесстрастный; он, кажется, преследует меня повсюду. — Вам звонят.

— Я только вошла! — кричу я, перекрывая шум льющейся воды.

Как еще сказать, чтобы меня оставили в покое! Дайте же хоть немного побыть одной. Сейчас, в данную минуту, я не желаю видеть ни капитана Аваллон, ни кого-либо еще, и дело вовсе не в том, что я голая.