Крокозябры - Татьяна Щербина Страница 9

— Вызовите «скорую», — кричала в это время Варя.

— Пусть немедленно покинет мой дом, — повторяла, как заевшая пластинка, Катя.

— Вам положить баранинки и этого — как его? — спросила Зоя Федоровна у юбиляра.

— Дофинский гратен, — подскочила Вера Сергеевна, довольная, что кто-то заинтересовался ее кулинарным искусством. Она ж весь день, с шести утра, как заведенная, спина разламывается. Так старалась, а никому оказалось не надо. — Я сама вам положу, не беспокойтесь.

— Извините, — у Евгения Викторовича стоял ком в горле, — я сейчас.

И поспешил за Димой, который тотчас, как ушел порученец, хромая, стал подниматься по лестнице, на ходу судорожно листая какие-то бумаги.

— Дима, я опоздал, потому что…

— Уйди, не мешай, — рявкнул тот, захлопнул перед отцом дверь в кабинет и повернул ключ.

Дима пытался успокоиться. Не найдя очков, отложил пачку бумаг, поскольку не мог разобрать ни одной буквы, очень мелко. Первое: ему сказали «шанс»? И он его будто бы упустил? Подпись, которая не нужна? Или это блеф? Нет, надо почитать, что там. Налил стакан воды, выпил залпом, и еще один, и еще. Напомнил себе, что в критических ситуациях нельзя пить алкоголь, хотя единственное, что ему сейчас хотелось, — выпить пару стаканов коньяка, так же залпом, как воду. Нет, конечно, блеф. Да он в любом суде докажет, что подпись не его и ничего он не продавал. Предположим, его хотели разок использовать, но потом все равно пустили бы на фарш — это ясно. И сколько бы потом Дарья или Аля — понятно, что не Катя, она никогда его не простит — ни обивали пороги с вопросом, куда делся Дмитрий Евгеньевич, им бы и через год, и через десять отвечали коротко: «Он исчез». Через десять, впрочем, все будет другим.

Раз этот мерзавец ушел, значит, его отпустили — так ведь? До утра, по крайней мере. А это уже много. С ним решили поиграть в кошки-мышки, об изощренной мстительности «объекта» он был наслышан, но что же произошло? Почему сорвалось? «Объект» нанес его заказчикам превентивный удар, и они стали лучшими друзьями? А Диму выкинули с пятидесятого этажа башни «Федерация», решив не пристегивать к страховке? Лететь долго, успеет подумать.

Задача ясна: пересечь границу их владений в течение ночи, прихватив с собой Дарью с детьми. Просто, но неосуществимо. Пограничникам, можно не сомневаться, распоряжение уже дано. В его ситуации взятку возьмет, мягко говоря, не каждый. Попытать счастья можно только на проходке для частных самолетов: там обстановка интимнее, а знающие люди подскажут, кому и сколько. «Звонок другу». Одному из его клиентов с собственным самолетом.

— Дмитрий Евгеньевич беспокоит, извините, что поздно, sos. Мне нужен самолет. Деньги — не вопрос. С семьей, вчетвером. — Хотя эта связь и была полностью защищенной от прослушки, разговаривали они как бы шифруясь.

— Уровень серьезный или самый серьезный? — спросил собеседник-миллиардер, который, конечно же, боялся портить отношения с «самым серьезным уровнем». Но и Дмитрию Евгеньевичу хотелось помочь: ведь тот, кто обращается за специфической помощью, понимает, что навлекает на себя его величество компромат. И это единственное величество, которое правит в наши дни.

— Считайте, что самый. С несамым я бы справился, — врать было бессмысленно.

— Тогда погранцов не пройти, — ответил миллиардер. — Всё имеет цену, но боюсь, не ваш случай.

— А вдруг?

— Три лимона найдется?

— Они охуели.

— Не дороже жизни.

«А жизнь сколько стоит?» — промелькнуло в голове у Димы. Война, революция, землетрясение — и тысячи, миллионы жизней не стоят больше ничего. А вокруг — только и слышишь: «Разве это жизнь?» Не дорожат.

В это время за дверью послышался крик Лиса, он кричал свое любимое, только почему-то во множественном числе: «кьокозябы», «все кьокозябы», и тут Диму осенило.

— Границу я пройду, — сказал Дмитрий Евгеньевич.

— Тогда самолет прибудет часов через пять. Я на Антибе. И, это самое… без семьи. Ночью на срочные переговоры с семьей не летают.

— Спасибо.

Дима набрал Джеку. Тот отозвался, но говорил как-то странно.

— Что, Дмитрий Евгеньевич? Я же сказал, болею.

— К черту болезнь, я тебе плачу за то, чтоб ты всегда был доступен. Нужно: на терминале X мои данные в погранкомпьютере должны стать неперекодируемыми крокозябрами, как только они туда поступят. Действуй.

— И что это даст? — лениво спросил Джек.

— Джек, я тебя не узнаю. У тебя 39 температура, что ли? Сделаешь или я рассержусь?

— Постараюсь, — пообещал хакер.

— Слушай детали: непонятно, когда им внесут данные, но в любом случае сперва они подумают, что сбой, вирус, станут искать, и важно, чтобы им все-таки удалось «установить истину». Если ты никуда не собираешься в ближайшие сутки, подставь им свой паспорт. Потом это тебя никак не коснется.

— Дайте подумать.

— Всё, за работу.

— Сколько? — спросил Джек.

— Десятка.

— Полтинник.

— Ты оборзел.

— В мире, где деньги решают всё, это называется иначе: предъявлять высокие требования к жизни.

— Это грабеж.

— Это романтизм. Вы же тоже романтик, Дмитрий Евгеньевич! А хотите стать крокозябром.

— Не хочу… ну да, хочу… — Дмитрию Евгеньевичу стало совсем грустно, он вдруг представил себя в роли своего отца. — Глупости, я же не такой идиот, — сказал он себе.

Набрал Дарье.

— Дорогая, буду краток, слушай внимательно. Вызывай такси, бери детей, все деньги и карточки, езжай в «Домодедово», покупай любой билет в Шенген, хоть прямой, хоть кривой, на ближайший рейс. Не забудь телефон. Мы уезжаем года на три, учти. Встречаемся завтра, где — скажу. И готовься к свадьбе, я развожусь.

— Я не поеду.

Он был уверен, что Дарья обрадуется, она же сколько лет об этом мечтала, был уверен, что почувствует в его голосе угрожающую им опасность… за сегодняшний вечер он перестал понимать что-либо вообще. Все на глазах превращалось в крокозябры, в нечитаемые символы, не в символы, которые надо расшифровывать, докапываться до смыслов, а в бессмысленные закорючки.

— Как? Ты, видимо, не поняла.

— Поняла.

Его пронзила страшная мысль, что иваныванычи взяли ее в заложницы, чтоб он не сбежал, и она не может говорить.

— Ты не можешь говорить?

— Нет.

«На меня обрушилось небо, — Дима присел на стоявший у стенки велотренажер. — Если я поеду к ней — это то же самое, что добровольно сдаться им в руки. Если я улечу — они ее уничтожат. И отправят детей в детский дом. Выхода нет. В один-единственный вечер рухнула вся моя жизнь».