Здесь все взрослые - Эмма Страуб Страница 9

– Сынок? – снова позвала мама.

Жестом она попросила его закрыть окно, он нехотя послушался и со щелчком отсек шум дороги.

– Что?

Теперь он врубился в музыку, звучавшую в машине, – Пол Саймон, официальный представитель всех родителей-либералов. Иногда Август задумывался, а нет ли руководства для родителей, какая музыка, книги и фильмы им должны нравиться (певица Арета Франклин, писатель Майкл Шейбон, документалки), какую еду считать вкуснятиной, хотя она таковой явно не является (домашний хумус, суп из чечевицы).

– Давай поговорим? – Отец крутнулся на сиденье и обхватил руками подголовник.

– О чем? – Август заправил волосы за уши.

– Ты же всю дорогу плачешь. – Голос отца звучал мягко.

Он хотел как лучше. Да и мама тоже. Они-то не виноваты.

– А я и не заметил, – честно признался Август.

Взрослые – даже хорошие, как его родители, которые понимают, что у их детей есть своя жизнь, что это не роботы, созданные для их удовольствия, – про свои детские впечатления напрочь забыли. Вот короткий список того, что это (быть живым) означает: стоять нагишом посреди Таймс-Сквер в Нью-Йорке, стоять нагишом посреди кафетерия, быть крабом-отшельником и шарить по дну океана в поисках новой раковины, быть черепашкой посреди трассы с шестиполосным движением. Это лишь для затравки, список окружавших его каждый день чудачеств, странностей и идиотизмов он мог множить и множить.

– Правда? – удивилась мама. Чуть подавшись назад, она положила руку ему на колено. – Я тебя люблю, мой милый.

Потом Август снова опустил окно, и до остановки они оставили его в покое.

Если считать, что лагерь – это рай, а дом – ад, Грейт-Баррингтон был чистилищем, подходящее место, чтобы остановиться и сходить в туалет. Хорошие сэндвичи, за углом мороженое выше среднего. Август заказал вафельный рожок, присыпанный мятной шоколадной крошкой и разноцветными блестками, – без особой охоты, потому что как ни подслащай пилюлю, от грусти не уйдешь, да ему и не хотелось, лучше еще немного погрустить. Они устроились за небольшим квадратным столиком, подпихивая друг друга всеми шестью коленями.

– На следующий год тоже можно поехать, – сказала мама.

Август вел внутренний отсчет. Еще одно лето – а потом в лагерь по возрасту уже не поедешь. Его дни были сочтены, как у плюшевой игрушки на постели подростка. Об этом старались не говорить, а сейчас мама вдруг, будто нарушив этикет, напомнила: стрелки тикают. Неужели он и правда всю дорогу плакал, и ей пришлось обещать ему следующее лето прямо сейчас, когда после отъезда из лагеря не прошло и двух часов?

Мама Августа, Рут, носила длинные волосы и прямую челку, как девочки-подростки в семидесятые годы. Джинсы в обтяжку, шикарные зубы без вмешательства стоматолога, всегда в центре внимания. Август часто наблюдал, как она общается с людьми – продавцы мороженого, друзья, случайные покупатели в магазине. Ну почему он не такой, как она! Каждый год Рут говорила ему – ты обязательно найдешь своих людей в школе, а не только в лагере. Шансов на это не больше, чем на то, что в кегельбане тебя ударит молния – но как ей-то скажешь? В школе были люди, которых он мог терпеть, которым мог позвонить и узнать домашнее задание, если заболел, – но все это не друзья. Это все коллеги по выживанию в средней школе. Вот о чем мечтал Август в своих самых буйных фантазиях: в пятнадцать лет получить аттестат об окончании средней школы и махнуть прямо в колледж в Нью-Йорк или Сан-Франциско, быть вожатым в летнем лагере, а в Клэпхэм заглядывать на праздники. Но разве с мамой таким поделишься? Ведь она до сих пор считает его ребенком.

– Знаю, – отозвался Август.

Отец потер бороду.

Кафе-мороженое было заполнено до отказа, их стол оказался прямо под большой местной доской объявлений, пришпиленные бумажки предлагали прогулять вашу собаку, дать уроки игры на гитаре, кто-то искал пропавшую кошку.

– Ого. – Рут указала на объявление о продаже недвижимости.

Все детство Август проездил с родителями по отсыревшим старым домам, наполненных скарбом очередного покойника.

– Безусловно, – согласился Джон.

Сначала он влюбился в Рут, а уже потом – в старье. В старших классах клэпхэмской частной школы он был капитаном теннисной команды, весь из себя крутой, волосы так и летали, точно гребни волны. Однако постепенно мама превратила гардероб отца из пастельных тканей в его же более раннюю версию, и сейчас он выглядел ничем не лучше ее в своих коротких шортах – такие отцы надевали в восьмидесятые, приезжая забирать детей из лагеря. И даже когда родители покупали новую одежду, она все равно выглядела старой.

– Ты не против, сынок? – спросила Рут.

На самом деле это был не вопрос. Скупка старья и есть бизнес Салливанов. Они скупают старые вещи за бесценок и доводят их до приемлемого вида, превращают в нечто привлекательное. Жаль, подумал Август, что такое волшебство они не могут провернуть с ним.

Дом был маленький, когда-то голубой, теперь краска выцвела и поблекла от солнца – так выглядят лодки, которые десятилетиями торчат в соленой воде. Возле гаража стояли несколько зевак, не толпа, какие встречаются в районах пофешенебельнее, где спецы вроде его родителей тянут шеи в поисках дорогих безделушек, которыми можно украсить витрину своей фирмы. В данном случае – просто скромный домишко в небольшом городке, который так или иначе требовалось освободить. За родителями Август вошел в дом. Очередность событий он знал наперед.

Сначала они осмотрели мебель – все-таки она стоит дороже, и что-то ценное (старинный комод, древнее зеркало, абажур из матового стекла) уйдет быстро. Потом внимание на вещи, предметы одежды и искусства, в такой последовательности. Поразительно, сколько люди готовы заплатить за деревянную резную утку ручной работы. Родители разделились, один наверху, другой внизу, глаз наметан. Август поднялся за отцом и забрел в одну из спален.

В лагере Август рассказал друзьям, как ведется охота за старьем, и те единодушно заявили: полный пипец. Они говорили об этом по вечерам, когда отправлялись в походы, сидели у костра и кайфовали.

– То есть люди реально откинули копыта, да? – спросила Эмили, его лучшая подруга.

– Еще как откинули. Ну насколько я знаю. Иначе это была бы обычная распродажа, и продавцы сидели бы тут же с сумкой на поясе и набивали цену.

– А их жены, мужья, дети разве не могут все распродать? Как-то грустно, двери нараспашку – берите, кому не лень. – Куинн покачала головой.

– Ну вроде все так и есть. А у кого-то нет ни мужа, ни жены, ни детей. Или они живут хрен знает где.

Эти слова всех повергли в состояние легкого паралича.

– Вот блин, – высказалась наконец Эмили.

– И что, они находят клевые штучки? – уточнила Куинн.

– Иногда. Какие-нибудь диковинные куклы с одним глазом. Мама такие любит.