Засекреченное будущее - Юрий Поляков Страница 76

Снова оказавшись «на вольных хлебах», я вздохнул полной грудью. Омрачает лишь то обстоятельство, что я крепко ошибся с преемником, оказавшимся самолюбивым приспособленцем. Ну да что теперь говорить… Жизнь кипит. Организовал Национальную ассоциацию драматургов (НАД). Работаю каждый день. Написал новый роман «Веселая жизнь, или Секс в СССР» (2018), большое эссе «Желание быть русским» (2018), драму «В ожидании сердца», ее сейчас приняли к постановке несколько театров. Кстати, неоднократно посылал свои новые пьесы в ваш Абаканский русский театр имени Лермонтова: ни ответа — ни привета. У вас там что, «золотомасочники» окопались? Сейчас пишу новую пьесу, начал смешной роман о нравах телевизионной тусовки, которую хорошо знаю. Не первый год работаю над циклом повестей и рассказов о советском детстве. Сейчас, конкретно, описываю жизнь в пионерском лагере «Дружба», близ станции Востряково, что рядом с Домодедовом. Меня раздражают иные мои коллеги, вроде Улицкой… Читаешь их мрачные фантазии и складывается впечатление, будто весь Советский Союз, Политбюро, КГБ существовали исключительно для того, чтобы отравить детство девочке из хорошей академической семьи — Людочке Улицкой. Как не стыдно! Я бы и сейчас с удовольствием в тот лагерь «Дружба» отправился.

— Юрий Михайлович, скажите, а в наше время молодой автор Поляков мог состояться как писатель?

— В советские годы любой уважающий себя редактор занимался поиском талантливой молодежи, и был горд, если ему удавалось найти новый талант и напечатать «непроходную» вещь на острую тему. Андрей Дементьев всегда говорил, что именно «Юность» открыла и «пробила» прозаика Полякова, ведь «Сто дней до приказа» пролежали в редакционном портфеле почти семь лет, «ЧП районного масштаба» — четыре года. Когда повесть, наконец, вышла в журнале, все считали это своей победой — и Дементьев, и ЦК комсомола, и ЦК партии, и даже… цензура. Такие были времена!

Думаю, сегодня мой путь к известности был бы гораздо сложнее и извилистее. Во-первых, у меня проблема с «пятым пунктом»: я русский — прежде всего по миропониманию. Впрочем, по родословной тоже, хотя это в нашей многоплеменной державе не так уж и важно. Главное — мироощущение. Но быть русским сегодня это не модно, как и в 1920-е… Во-вторых, я писатель с отчётливо выраженным патриотическим уклоном, этого не скрываю, наоборот. А сейчас искренний патриотизм не приветствуется. Бюджетный патриотизм — другое дело. Бюджетных прилипал множество. Зарабатывая на патриотизме, они его одновременно дезавуируют. Классический пример — менеджер Бояков, уничтоживший MXAT имени Горького.

— А откуда это идёт?

— У нас в культуре сохранили серьезное влияние либералы ельцинского призыва. Они, по-моему, тщательно за казенные средства готовят культурное пространство к «транзиту власти». Ох, и хлебнем мы еще с этими перевертышами — бюджетными патриотами и скороспелыми неофитами от Православия…

Но вернемся к Вашему вопросу. Думаю, я бы и сегодня пробился, нашел своих издателей. Моя проза интересна читателям сама по себе, без подсказок критиков и премиальных жюри. К тому же, я тщательно работаю над словом, это сейчас вроде бы не ценится, не замечается, но на читабельность влияет, конечно. Читатели иногда не могут объяснить свой выбор, но качество они чувствуют. Взгляните редакторским глазом на уровень «букеровской» прозы — это же детский сад.

— Уровень школы редакторов упал или авторов?

— Всё взаимосвязано. Есть авторы, от которых требуется лишь имя, а пишут за них другие. Я давно придумал этому явлению название: ПИПы — персонифицированные издательские проекты. Но, бывает, автор способен хорошо писать, а ему никто не говорит: работай над стилем, убирай фигню, выстраивай сюжет и приходи через полгода с нормальным текстом. Наоборот, ему говорят: «Всё нормально. Скорее в печать!». Зачем же он будет стараться? Есть, конечно, перфекционисты, вроде меня, которые сами себя контролируют и школят (у меня меньше восьми-десяти редакций не бывает), но нас таких единицы. Большинство авторов нужно доводить «до кондиции», как это и бывало в советские годы. А теперь? Беда! Выбирают кусок из современного автора для «тотального диктанта» (идиотское, кстати, название!), а в тексте ошибки. Так и диктуют на всю страну, олухи!

— На каких авторах вы выросли?

— Прежде всего это отечественная классика. И западная тоже оказала на меня влияние. Я читал очень много, как большинство пытливых советских мальчишек. Среди моих любимцев был и Шолохов, и Булгаков, и Паустовский, и Чехов, и Золя, и Голсуорси, и Моэм, и Франс, и Маркес… Как на будущего драматурга на меня большое влияние оказали Оскар Уайльд и Бернард Шоу, которых я прочитал буквально от корки до корки. Не говоря уже о советской и русской драматургии.

— Запрещённая литература входила в список ваших предпочтений?

— Конечно. Я учился в институте и хорошо помню, как по рукам ходил самиздат и тамиздата. Солженицына впервые прочел в ксероксе и удивился, насколько неуклюж он по стилю. «Метрополь» читал в рукописи, будучи сотрудником многотиражки «Московский литератор». Этот бесцензурный альманах поразил меня своей художественной неравноценностью. Попадались шедевры, тот же «Маленький гигант большого секса» Искандера, а некоторые тексты невозможно было читать — занудная невнятица. Ерофеев и Попов никакого впечатления не произвели. Ну мат, ну дамский крик за стенкой: «Я кончаю!» Ладно, кончили, а дальше что? Запретный плод не всегда сладок. Чаще всего он ещё и не зрел.

— Вы в своих интервью ругали многих авторов, получивших престижные премии…

— Не ругал. Ругают нашкодивших детей или щенков. А это вполне осознанные графоманы. Я просто говорил и говорю: нельзя давать за сырые и полуграмотные тексты премии. Это сбивает с толку читателей. У нас есть отличные авторы. В моем поколении это: Вера Галактионова, Владислав Артемов, Юрий Козлов, Сергей Алексеев… Но вы их имена даже в длинных списках не найдете. Вот такой противоестественный отбор.

— А как вам Алексей Иванов?

— Если вы дочитаете до конца «Пищеблок», я вам бутылку поставлю. Кстати, если вы внимательно прочтёте «Географ глобус пропил», то обратите внимание: сюжет там просто до смешного совпадает с моей давней повестью «Работа над ошибками». Это не я заметил, а литературоведы. И вообще, не люблю я прозу со спущенными чулками. Вот не люблю и всё.

— Роман Сенчин тоже не ваш автор?

— Скучен и мрачен. Мало художественных деталей. Язык бедный. Эдакий Леонид Андреев после обширного инсульта. Не мое…

— Если говорить о драматургии — как вам Ярослава Пулинович?

— Никак. Я вообще к «новой драме» отношусь скептически. Все это какие-то пластмассовые цветы зла. Их можно поставить на сцене, но сколько они продержатся в репертуаре? Полсезона? В зале на сорок мест? В том поколении была талантливая девушка, которая погибла во время взрыва в Домодедово, — Анна Яблонская. Я видел спектакль по её пьесе «Язычники» в театре имени Ермоловой. Очень неплохо!

— А Николай Коляда?

— Не смешите. Коляда — это насквозь придуманная фигура.