Орест и сын - Елена Чижова Страница 62

Давешняя комната успела поменять вид. Черные кожаные диваны раздвинули по стенам. Камин заложили фанерным листом, вровень со стеной — заподлицо. Прежними остались, пожалуй, лампа и темный стенной коллаж. Впрочем, звезды больше не было. Без нее Спасская башня выглядела голо.

К фанере, надо полагать для украшения, прикрепили карту. Орест Георгиевич сел напротив. Над картой вилась рисованная лента. На ней, в согласии со старинной каллиграфией, было выведено: “ГОРОДЪ ПИТЕРБУРХЪ” — золотом по черной основе. Он подумал: как на кладбище.

Павел Александрович входил в комнату, распахивая руки для объятия. “Я могу поздороваться с Хельгой Ивановной?” — мимо Павловых рук Орест Георгиевич обратился к хозяину. “Боюсь, — тот ответил холодно, — бабушка теперь нездорова…” — “Что-то серьезное?” — Павел вмешался озабоченно. “Слегла. Второй день не встает”. — “Хельга Ивановна замечательная рассказчица!” — Павел взял светский тон. “Была”, — Андрей Васильевич оборвал.

Доктор Строматовский вырос в дверях: “Как вы себя чувствуете — после нашей... импровизации?” — “Простите?” — Орест Георгиевич не расслышал. “Не было ли вспышек раздражения, может быть, даже ярости?” — Доктор шевельнул пальцами брезгливо. Орест Георгиевич вспомнил каннибала. “Нет”, — он ответил коротко и оглядел фанерный лист. Доктор посмотрел внимательно и покачал головой. “Электрик приходил, приказал разобрать, — Андрей Васильевич дал пояснения. — Придется, — он улыбнулся, — обойтись без звезды”.

“Позвольте, — Орест Георгиевич приступил к главному, — сообщить вам свое решение. Я обдумал и буду сотрудничать с вами”. В комнате наступила неловкая тишина, как будто объявление, сделанное Орестом, было чем-то неуместным и бестактным в этих стенах. “Что ж, — доктор улыбнулся тон- ко, — любое решение — не без греха”.

“А знаете, — хозяин вступил почти торопливо, — есть такая легенда, средневековая…” Орест напрягся. “Прежде чем Бог успел вдохнуть в человека душу, дьявол подкрался и оплевал тело. Богу пришлось выворачивать человека наизнанку, как перчатку...” Строматовский повел пальцами, словно расправил раструб перчатки. “...однако внутри так и остались дьявольские харчки”, —Андрей Васильевич закончил неожиданно смачно. Павел рассмеялся: “Хороши же мы были, так сказать, до выверта! Не знаю, как для вас, но для меня это приоткрывает некоторые детали первоначального Божьего замыс-ла!” — “О, я всегда подозревал вас, коллега, в самом вульгарном, прямо скажем, патологоанатомическом материализме”, — хозяин подхватил шутку. Орест думал: переигрывают.

“Должен, однако, предупредить, — он старался держаться официально, — может статься, задача, поставленная вами, не имеет решения. Во всяком случае, я не могу гарантировать…” Даже теперь, предупреждая их о своей возможной неудаче, Орест Георгиевич чувствовал воодушевление, похожее на тревожное любопытство. Он поймал себя на том, что хочет уйти отсюда немедленно, чтобы вернуться к письменному столу. Новая научная задача жгла изнутри.

“Ладно тебе… — Павел приблизился и встал рядом. — Я уверен: справишься. Кто, как не ты…” — “Справится, — снова Строматовский покачал головой и обратился к Павлу: — но при одном условии: если научится держать свои нервы в узде. Ум, лишенный уравновешенности, изучает тупики или, если хотите, мостит болотные топи, — доктор указывал на карту. — Вот вам пример большого, но неуравновешенного ума: все, что затеял, зашло в тупик. Очень скоро этот город опустеет”. Лента, нарисованная над картой, вилась змеей. Доктор поднялся и провел по ней пальцем, словно расправил ленту венка.

“Не хотите ли, — Андрей Васильевич тянулся к звоночному шнурку, — раз уж внешний источник тепла демонтирован... водки, чистейшей? На днях привезли из Финляндии”. Прямоволосый вошел с хрустальным подносом, на котором, играя радугой граней, стоял тонкий журавлиный графин. Его окружали серебряные стопки, каждая побольше наперстка. Ровно пять — по числу собравшихся в комнате, если считать его самого. Орест Георгиевич отметил: одна из рюмок стоит особняком.

“Замечательно. — Павел пригубил и облизнул губы как от сладкого. — Кстати, если ваши пророчества сбудутся, такую водку мы будем пить много чаще”. — “Это — не очень хорошая шутка”, — доктор поморщился недовольно. “Отчего же? — Павел поднял бровь. — Опустевшие города всегда кто-нибудь занимает. В нашем с вами случае выбор небольшой. Или вы предпочитаете варваров? С этим городом подобное уже случалось”. — “Оставьте”. Оресту показалось, доктор страдает взаправду. “Случалось. Один раз”, — он уточнил. “Вот видите, — Павел Александрович ободрился. — И что из этого вышло?”

“Вы имеете в виду легендарное пророчество: сему городу быть пусту?” — Орест Георгиевич обращался к доктору. “Я имею в виду эмиграцию. В ближайшие годы процесс станет необратимым”. — “Не понимаю, — Орест волновался. — Положим, какой-то процент и уедет. Но по сравнению с оставшимися он, надо думать, будет ничтожным”. — “В нашей стране большинство мало что решает. История вообще определяется меньшинством. Причем, и это самое интересное, порой меньшинством ничтожным. Именно в этом я вижу залог успеха: мы, собравшиеся здесь, способны изменить ее ход”. В доктор-ских глазах стояла твердая решимость.

Странная мысль забрезжила в Орестовой голове: он думал о том, что мир, с которым он так и не научился справляться, сократился до размеров этой комнаты, где все решается меньшинством. Здесь и сейчас, повсеместно и вовеки. Совершенно явственно он услышал голос отца.

“Возможно, вы и правы и ваше пророчество сбудется, и все-таки я не могу представить этот город пустым… Пусть не мы, но наши дети… Кто-то, кто готов остаться в меньшинстве”.

“Это можно проверить”, — нежданно-негаданно юноша подал голос. Он встал и одернул пиджак. “Закончили? Неужели закончили?” — Павел вскинулся радостно. “Все лавры — ему, — улыбаясь, Андрей Васильевич указал на Прямоволосого. — С моей стороны — исключительно научное руководство”.

“Мне надо приготовиться”. — Юноша зарделся. Фокусы, что ли, вздумали показывать? Орест Георгиевич отставил рюмку. “Прошу”, — хозяин обвел комнату рукой, отдавая в полное распоряжение. На юношу он смотрел с нежной гордостью — Орест подумал: как на родного сына.

Прямоволосый тронул реостат, убавляя, и двинулся к фанерному листу. Он обхватил его руками и, приподняв, снял со стены. Пустая ниша оказалась много глубже, чем можно было предположить: камин занимал переднюю — довольно мелкую ее часть. Юноша нагнул голову и шагнул в глубину. Там что-то мерцало.

На столике, показавшемся из тьмы, располагалась трехмерная модель города, выполненная с изумительной искусностью. С первого взгляда Орест Георгиевич не смог бы сказать, из чего это сделано — дома, дороги, мосты. Границы модели не выходили за центральную часть: с севера и востока — внешний берег Большой Невы, с юга — Витебский вокзал. Западный край пришелся на мост Лейтенанта Шмидта. Северо-западный включал в себя часть Васильевского и ломтик Петроградской стороны. Филигранно выполненные дома опоясывали дворики, и впрямь похожие на колодцы. Невскую гладь выложили блестящим материалом, слюдяным — похожим на тонкий рубе-роид.

“Неужели каждое здание?” — Орест Георгиевич не отрывал глаз. “Более или менее... До катастрофы”. — “Что?” — Орест Георгиевич переспросил. Прямоволосый смутился: “Я имею в виду, на девятьсот семнадцатый год”. Сунув руку под столик, он щелкнул выключателем. Модель осветилась вслед за щелчком.