Фамильные ценности, или Возврату не подлежит - Олег Рой Страница 58

– Да был врач, был. И не один раз, и не один врач. Да что уж там… – Она бессильно махнула рукой. – Сядь. Нет, погоди. Татьяну кликни, пусть девочкой займется, разговор у меня к тебе не на две минутки будет.

Рассказывала она, впрочем, не слишком долго. Когда речь зашла о Солнцевых, Аркадия вспомнила давний ночной визит «дяди Роди», но переспрашивать не стала – ясно же, почему бабушка тогда так ее пристрожила. Незачем малолетке совать нос во взрослые дела. В завершение Аркадия Сергеевна достала из старинного секретера знаменитую Тетрадь в кожаном переплете и положила перед внучкой:

– Вот. Тут тоже много… написано. В секретере еще письма есть и другие бумаги. Почитаешь. Теперь это твое. И это. – На коричневую кожаную крышку лег золотой браслет. Впервые в жизни Аркадия видела его не на бабушкиной руке. – Дед его для меня к первому балу готовил, да жизнь так пошла, что какие уж там балы. Наденешь – и не снимай. Это не просто украшение. Это амулет, который нашу фамилию оберегает.

– Ну да, как же, оберегает! – не удержалась Аркадия. – Что ж он маму от моей дурости не уберег? И… и брата ее? – Она прикусила губу, мысленно казня себя за вырвавшиеся в запальчивости слова.

Но бабушка только покачала головой и совершенно спокойно, точно внучкина бестактность ее и не коснулась, сказала:

– Ты не понимаешь. Оберег – не нянька, он не защитит людей от их собственной дурости. Впрочем, от собственной дурости даже ангел-хранитель не защитит. А это всего-навсего амулет. Но все же… Нас ведь вообще не должно было на свете остаться. Времена-то были… э-эх, тяжкие. Однако ж род Приваловых жив, не пресекся. Сейчас все тебе передам. Пришло время. Все, над чем дед покойный старался. Ты ведь понимаешь, что браслет – не единственное наше сокровище. Теперь все будет в твоих руках. Вот только с силами соберусь: встать бы мне нужно, не только рассказать, показать тебе все, а то как же… Но ты должна знать и помнить, что такое Приваловы. И тебе теперь – протянуть эту ниточку дальше. И не только протянуть… Может быть, тебе удастся…

Странно, но бабушка совсем не боялась умирать. Только об одном и пожалела – что правнучку крестить не успеет…

Дочь Аркадия назвала Нюрой. Ну то есть Анной, конечно, но в мыслях – да и вслух иногда прорывалось – девочка оставалась для нее Нюрой.

Все были уверены, что она назвала ее в память о покойной матери. Как же!

Назвала не в честь матери, тем более не в честь пропавшей в Первую мировую Анюты. Ничего похожего.

В честь козы.

Соседская коза Нюра была самым страшным воспоминанием ее детства. Она даже не могла точно сказать: было ли это в войну или уже после Победы, и какие это были соседи – возле особнячка или «на даче». Но коза была ужасна: здоровенная, с кривыми, угрожающе нацеленными вперед острыми рогами (один был немного обломан, и от этого коза выглядела еще страшнее), злющая, как целая свора цепных собак. Аркадия боялась ее панически, как буку, милиционера, дворника и знаменитую Черную Руку из детских страшилок вместе взятых. Боялась, правда, недолго. Коза вскоре куда-то делась. Должно быть, ее съели, дело было все-таки в войну. Ну да, если коза – небольшое, в сущности, животное – казалась ей огромной, значит, сама Аркадия должна была быть совсем маленькой. Но как бы там ни было, коза Нюра на всю жизнь осталась воплощением всего самого неприятного и пугающего.

И вот в честь этой козы она назвала дочь, которую невзлюбила с первого мгновения, с того самого момента, когда акушерка радостно сообщила: «У вас девочка!» Девочка, а никакой не собственный «он».

Ладно хоть хватило мозгов никогда об этом не проговориться. Ни дочери, ни еще кому бы то ни было. И без того стыдобища. Аркадия Васильевна укоризненно и вместе с тем сокрушенно покачала головой.

Она настолько не любила зачем-то появившееся у нее маленькое, вечно орущее существо, что даже молоко пропало. В роддоме еще было, а бабушку похоронили – и все, ни капли. Хотя, может, и не от нелюбви пропало, а попросту от нервов. Впрочем, у Татьяны, родившей тремя неделями раньше, молока было в избытке, «хоть ферму открывай», шутила она. Выкормить двоих малышей вместо одного? Да запросто! А позже – какие ясли? какой детский сад? Вот еще! Что я, с двумя не справлюсь? Дома-то детишкам точно лучше!

Аркадия же тем временем изо всех сил делала карьеру. Нет, она бросила кому-то что-то «доказывать», но работа была куда интереснее скучных домашних хлопот. И она работала – старательно и с удовольствием. Ну и светской жизни тоже… не чуралась. С чего бы? Это ведь совсем не то, что ее школьное «сумасшествие». Ну вечеринки, ну веселье, но люди-то, люди-то совсем другого уровня!

Примерно тогда она познакомилась с Кэт, как раз «отдыхавшей» после дурацкого своего первого замужества, и на какое-то время девушки стали почти неразлучны. Вообще-то, конечно, женщины, но сами они себя называли исключительно девушками. Женщины – это что-то такое серьезное, почти скучное, а девушки – молодость, бесшабашность, веселье.

Веселились они вовсю. От всей души. Словно отчаянно старались о чем-то забыть. Впрочем, почему «словно»? Действительно старались. Кэт – о неудачном браке. Аркадия – о смерти бабушки и… Ну да, разумеется о «нем». Не рыдать же теперь в подушку всю оставшуюся жизнь! Нужно было вытеснить тот «божественный» роман на самые задворки памяти, а лучше и вовсе стереть, как будто его и вообще не было. Ребенок? А, пустяки! Ребенок сам собой появился. Случайность. Ветром надуло. Не было в ее прошлом никаких «божественных романов». Не было и не было. Совсем даже не трудно себя в этом убедить. Главное – не вспоминать и не думать. А когда развлекаешься, ничего такого и не думается, и не вспоминается. И никаких слез по ночам – вот еще глупости! По ночам и без того есть чем заняться. И, главное, кем. Поклонники чуть не дуэли устраивают за благосклонность яркой красавицы. Ну и у Кэт примерно та же история.

За всей этой сумасшедшей, как будто невзаправдашней круговертью Аркадия даже словно бы забывала, что у нее есть ребенок. Вроде и есть, а вроде бы и нет. Все заботы взяла на себя Татьяна. В конце концов, где один, там и двое, разница невелика. Аркадии же куда проще было взять на себя заботы «мужские» – материальные. Матвеев-старший, хоть и избег как ценный специалист фронта (должен же кто-то был делать танки, пушки и самолеты, чтобы солдатам было чем воевать), работал в войну буквально на износ и, наверное, просто надорвался, так что добытчик из него был не бог весть какой, а по инвалидности платили сущие копейки. Аркадия же зарабатывала много и денег на детей никогда не жалела. На обоих, разумеется. А как иначе? И у ее дочери, и у Матвеева-младшего всегда было все самое-самое. Ну, по крайней мере, из того, что можно купить за деньги или «достать». В эпоху тотального дефицита второе было даже важнее. Ну а возможности «доставать» у «елисеевского» товароведа, разумеется, были. Она даже добыла для малышей «двойную» коляску, невероятная по тем временам редкость, – гэдээровскую, сказочной красоты, с миллионом всяких полезностей от держалок для бутылочек до лестничной «шагалки», сверкающую хромом и вообще больше похожую на диковинный космический вездеход, чем на коляску. Сходство с вездеходом усиливалось толстыми «внедорожными» шинами и шириной «экипажа», рассчитанного на двоих «пассажиров». Собственно, Аркадия вообще все покупала в двойном количестве: пинетки и распашонки, ботиночки и курточки, а потом пришла пора тетрадок и учебников. В школу Мишенька и Нюрочка пошли, что называется, рука об руку – разумеется, в один класс. Их некоторое время даже считали двойняшками, удивляясь только, почему фамилии разные, и немного опасались: там, дескать, мамочка не простая – «шишка» из «Елисеевского», это вам не кто-нибудь. Потом, однако, попривыкли: в отличие от типичных «блатных» детей, Миша и Нюра были совсем, совсем не балованные, сверху вниз на сверстников не глядели и «через губу» не разговаривали. Дети как дети, в общем.