Год потопа - Маргарет Этвуд Страница 54

После секса я пошла принимать душ одна, а когда вышла, Джимми читал мой дневник. Джимми спросил, что это я вдруг его возненавидела. Я ему сказала. Я использовала такие слова, которые раньше никогда в жизни не произносила вслух. Джимми сказал, что он мне не подходит, что он не способен на серьезные отношения из-за Вакуллы Прайс, что она сделала его эмоциональным калекой. Но может быть, он по натуре своей губителен для девочек, потому что портит жизнь всем, к кому прикасается. И я спросила, а сколько же у него было девочек. Потому что мне было невыносимо думать, что я одна из многих, как будто мы все вместе сидим у него в большой корзинке. Как персики или репа. Тогда он сказал, что я ему очень нравлюсь как человек, поэтому он со мной честен, а я велела ему идти в жопу. Так что мы расстались не по-хорошему.

В моей жизни как будто погас свет. Я не могла понять, зачем живу: кажется, если бы я исчезла, всем было бы все равно. Может быть, мне следует отбросить то, что Адам Первый называл шелухой, и перейти в грифа или червя. Но потом я вспомнила, что всегда говорили вертоградари: «Рен, твоя жизнь — драгоценный дар, а где дар, там есть и Даритель, а когда тебе что-то подарили, нужно всегда говорить спасибо». Это немножко помогло.

И еще я слышала голос Аманды: «Не раскисай! Любовь никогда не бывает честным обменом. Ну подумаешь, ты надоела Джимми, ну и что. Парней везде полно, как микробов. Срывай их, как цветы, и выбрасывай, когда они увянут. Но веди себя так, как будто ты счастлива и каждый день — праздник».

То, что я сделала потом, было не очень хорошо, и мне за это до сих пор стыдно. Я подошла к Гленну в школьной столовой — пришлось набраться храбрости, потому что он был такой крутой, как неприступная гора. И спросила его, не хочет ли он гулять со мной. На самом деле я хотела, чтобы у нас был секс, и чтобы Джимми все узнал, и чтобы ему стало больно. Не то чтоб мне очень хотелось заниматься сексом с Гленном. Это было бы все равно что трахаться с ложкой для салата. Секс получился бы такой плоский, деревянный.

— Гулять? — удивленно спросил Гленн. — А разве ты не с Джимми?

Я сказала, что у нас с Джимми все кончено и вообще у нас никогда не было серьезно, потому что он такой шут гороховый. Потом я выпалила первое, что пришло в голову:

— Я видела тебя у вертоградарей, на рынке «Древо жизни». Помнишь? Я одна из тех, кто водил тебя к Пилар. С банкой меда, помнишь?

Он явно встревожился и сказал, что нам надо выпить по благокапучино и поговорить.

Мы поговорили. Мы начали встречаться и говорить подолгу. Мы так много времени проводили в торговом центре, что нас стали считать парочкой. Но мы ею не были. Никакой романтики. Что же это было? Наверное, дело в том, что во всем «Здравайзере» я могла говорить о вертоградарях только с Гленном, а он — только со мной. Это нас и связало. Вроде тайного общества. Может быть, Джимми вовсе никогда и не был моей половинкой. Может, это Гленн — моя половинка. Это была странная мысль, потому что Гленн сам был такой странный парень. Больше похож на киборга. Вакулла Прайс его так и называла. Были ли мы друзьями? Я даже этого не сказала бы. Иногда он смотрел на меня, как будто я амеба или какая-нибудь задача, которую он решает на уроке нанобиоформ.

Гленн уже многое знал про вертоградарей, но хотел узнать еще больше. Каково было жить с ними день за днем. Что они делали, говорили, во что они на самом деле верили. Он заставлял меня петь их песни, повторять речи Адама Первого, посвященные праздникам и дням святых. Гленн никогда не смеялся над этими речами так, как стал бы смеяться Джимми. Вместо этого он задавал разные вопросы. Например: «Значит, они думают, что можно пользоваться только вторсырьем и подержанными вещами. А что будет, если корпорации перестанут производить новые вещи? Тогда и подержанные кончатся». Иногда он спрашивал меня про что-нибудь личное, например: «А ты бы стала есть животных, если бы голодала?» Или: «Ты веришь, что Безводный потоп по правде случится?» Но я не всегда знала, что отвечать.

Он и про другое тоже говорил. Однажды он сказал, что в любой трудной ситуации нужно убить короля, как в шахматах. Я сказала, что королей уже давно нет. Он объяснил, что имеет в виду центр власти, но в наше время это не один человек, а технологические связи. Я спросила, это как кодирование и сплайсы, и он ответил: «Что-то в этом роде».

Однажды он спросил, не думаю ли я, что Бог — это кластер нейронов, а если так, то почему этот кластер передается от поколения к поколению естественным отбором: потому что он содержит какое-то конкурентное преимущество или это просто нейтральный признак, как рыжий цвет волос, и никак не влияет на шансы выживания. Часто я вообще не понимала, о чем он говорит, и тогда спрашивала: «А ты сам что думаешь?» У него всегда находился ответ.

Джимми увидел нас вместе в торговом центре и, кажется, действительно растерялся, но ненадолго, потому что я заметила, как он показывает Гленну два больших пальца, словно говоря: «Валяй, не стесняйся!» Как будто я была его собственностью и он делился ею с другом.

Джимми и Гленн закончили школу на два года раньше меня и уехали учиться дальше. Гленн со всеми мозговитыми попал в институт Уотсона-Крика, а Джимми — в академию Марты Грэм, куда брали неспособных к математике и естественным наукам. Так что мне теперь хотя бы не приходилось смотреть, как Джимми ходит то с одной, то с другой новой девочкой. Но не видеть его оказалось едва ли не хуже.

Кое-как я протянула два следующих года. Оценки у меня были плохие, и я не думала, что меня возьмут в университет. Пойду работать планктоном за минимальную зарплату, в «Секрет-бургер» или еще что-нибудь в этом роде. Но Люцерна стала нажимать на все педали. Я подслушала ее разговор с кем-то из приятелей по гольф-клубу: «Она не глупая, но у нее подорвана мотивация из-за той истории с сектой. Так что академия Марты Грэм — лучшее, на что мы можем рассчитывать». Значит, я буду там же, где и Джимми, — от этого я так разнервничалась, что меня чуть не стошнило.

Я уезжала на скоростном поезде. Вечером накануне отъезда я перечитала свой старый дневник. Тогда я поняла, что имели в виду вертоградари, говоря: «Берегись слов. Думай, что пишешь». Вот мои собственные слова из того времени, когда я была счастлива. Но теперь мне мучительно больно их читать. Я прошла немного по улице, свернула за угол и сунула дневник в контейнер сырья для мусорнефти. Он превратится в нефть, и все эти красные сердечки взовьются облачками дыма, но по дороге хотя бы принесут какую-то пользу.

В глубине души я надеялась, что в академии Марты Грэм снова встречу Джимми, и он скажет, что всегда любил только меня, и попросит разрешения ко мне вернуться, и я его прощу, и все будет прекрасно, как когда-то раньше. Но с другой стороны, я понимала, что шансы нулевые. Адам Первый говорил, что люди могут верить одновременно в две взаимоисключающие вещи, и теперь я знала, что это правда.

Праздник Змеиной мудрости

Праздник Змеиной мудрости