Небо №7 - Мария Свешникова Страница 53

Мою депрессию трогать категорически запрещается!

— Это Николай! Книжку-то писать будем?

— Не знаю. У меня личная драма. А в таком настроении я могу писать только матерные стишки.

Он засмеялся.

— Может, тебе валерьянки попить или на слонах покататься?

— Я фанатка «Новопассита»! А если слона — то в молочном шоколаде. Между прочим, я до сих пор реабилитируюсь после той встречи!

— Когда будем договор-то подписывать?

— А это обязательно?

— Да. Ты сдаешь сценарий, он уже тянет на книгу, но я думаю, тебе труда не составит обработать все до литературного текста.

— Меня столько лет учились убирать литературщину из текса, что вернуть ее обратно — святое дело!

— Тогда до следующей недели!

— Пока-пока!

Еще спустя пару дней я начала выходить на улицу, надевая темные очки-капли и разглядывая прохожих, как героиня французского кино.

В моем городе грез ничего не меняется и это прекрасно, все те же ночные лица, родные. Все те же места, с запахами и музыкой моей жизни. Низ живота наполняет старое чувство темных очков и безумно нежного куража, не событийного, а внутреннего. Кажется, что каждый прохожий дышит твоими ощущениями, что у всех в этом городе личная драма.

Мне нравилось ходить в кафе «Гоголь-моголь» с ноутбуком и писать там, поедая блинчики со свежими ягодами. Пить фреши. Отмахиваться от сигаретного дыма и просить официанта принести мне бесплатных газет, листать их, не читая, для антуража.

Я нервничала и переживала из-за случившегося так нестерпимо яростно, что у меня прекратились месячные. Естественно, диагноз, который я придумала, не заставил себя ждать — дисфункция яичников.

Врач, правда, предполагал что-то с мочевой системой, поэтому настоятельно просил пописать в баночку и отдать ему сей экземпляр для точной формулировки диагноза.

С врачами так скучно — вот другое дело справочник Фельдшера.

Мне его папа иногда читал перед сном — я засыпала так лучше. Папа всегда знал, что у меня за детская болячка, и ставил диагнозы безошибочно, еще до приезда врачей.

Иногда я подслушивала разговоры за соседними столиками и записывала особо понравившиеся слова людей: «Как только нам вдруг тоже стал нужен от них секс, они тут же зажались и стали настаивать на платоническом общении. Мужчины двадцать первого века».

Или вот еще… Диалог двух романтиков:

— Слушай, а как найти идеального мужчину?

— Прийти в банк спермы и заказать. Одним словом, по базам данных!

— ГИБДД или прописки не подойдет?

— Да хоть по форбсу, все равно или женат, или пидорасом окажется!

Я же притихла в ожидании, когда захочется свернуть горы. А пока было только одно делание — свернуться калачиком в той постели, на входе в которую отныне стоит фейсконтроль.

Мне пришлось дать первое определение любви, с моих уст его сорвала мама и подарила одной из героинь своей книги:

«Любовь — это, наверное, когда весь мир сосредотачивается в одном sms, даже если оно придет с другого континента, в голосе, во сне, куда ты ходишь, чтобы увидеться с человеком, в чувстве вины, что ты долго его замечала, в отсутствии влечений к кому бы то ни было, кроме самого объекта, в каких-то внутренних запретах и цензуре мыслей, здоровой, когда уходит свобода блядства и ты остаешься одна за решеткой собственных чувств. И нет телефона. И нет службы спасения.

И как никогда ощущалась молодость, не с развратом размешанная, не с сексом разбавленная, и не с усталостью смешанная грусть. Это было родное течение жизни».

Внутри меня вместо крови тек предмет моих недоразумений (плод несостоявшейся семейной жизни).

В декабре грозилось наступить лето.

Где-то плюс. Красота и чайная кружка недосыпа.

Безразличие — то самое чувство, застывшее в его нутрях.

Он — та самая мечта, чтобы не больно. Та самая реальность, что больнее.

И кажется, что сотни струн, натянутые сквозь недра моих терпеливых и приятных страданий, ослабли, что канифолью покрытый смычок, больше не издают звуков. И тишина, тихое поскрипывание и посапывание, видимо это собака храпит или я так дышу.

Пришло ведь то, за чем гналась, но дура, что не убегала.

Вот оно — уже через неделю мне переведут деньги и я смогу улететь в Лондон и закончить начатое.

Но Лондон в мыслях ассоциировался со странным словом «равнодушие», но как души могут быть равны и как их вообще сравнивать?

Потерянные строки, делитну [17]вдохновенье, пойду и напишу сто строк.

Без малого рассказ, без много роман. И чьих-то слов столпотворенья.

Хочу найти, хочу отнять. Но не чужое, а свое.

Забрать, схватить, бежать и гнать.

Подальше мысли о… безразличии Макса ко мне.

* * *

Если о ком-то очень сильно думать — он обязательно позвонит. С Максом этот номер уже не прокатывал, или он очень сильно переживал за мою репутацию, опасаясь, что мелодия Алсу зазвучит в моей сумке в публичном месте.

Я думала о книге. Как правильно начать и как закончить. Середина была готова. Я предпочитала думать в ванне — мне казалось, это самое безопасное пространство для размышлений — тут мало острых углов, и жизнь протекает по кранам и законам сообщающихся сосудов.

Подул ветер с книжной стороны в виде входящего вызова, не на дуэль, конечно.

Диалог был столь банальный, что я предпочитаю сообщить только последнюю его часть.

— Вы хотите спросить, что я делаю сегодня вечером? — Я игриво перешла на «вы».

— Нет, хочу вам об этом сообщить. Договор пришло время подписывать.

— Ладно, куда деваться!

— Хочешь стать звездой — забудь про небо и засучи рукава.

— Мне нечего засучить…

— Попрошу без намеков.

Но мне же правда было нечего засучить.

Я приехала подписывать договор на почти дописанную книгу — я думаю, все авторы знают, что такое «почти дописанная книга» — как прогноз погоды от гисметео.

Издательство оказалось далеким от того, что я представляла… Никаких белых стен и аккуратных стеллажей, но книгами действительно было завалено все пространство.

Я поставила подпись на основном договоре, и пока мне готовили акт о сдаче-приеме книги, пила свой остывший чай.

Телефон зазвонил — звонили из моей поликлиники.

Отлично, всегда мечтала в пятницу вечером узнать, что у меня дисфункция яичников.