Грас - Дельфина Бертолон Страница 52

Моим детям, Лиз, Натану.

Вы этого не знаете, но двадцать девять лет назад, почти день в день, я поклялась не писать больше ни строчки. И держала клятву. Двадцать девять лет я удовлетворялась тем, что заполняла формуляры, подписывала договоры, ваши школьные дневники, чеки, заказные отправления.

От себя самой я больше не сказала ни слова.

«Я» уже не обозначало меня как человека, а только мое положение.

Я снова беру перо, потому что недавно кое-что произошло. Тома вернулся. А вместе с ним и Кристина.

И «Я» возвращается вместе с ними обоими, всего на несколько часов, на несколько дней.

Я доверяю мэтру Марсо: если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет в живых. Пусть правда наконец откроется. Скажем, часть правды, если только от правды можно отделить часть, в чем я сомневаюсь.

Сегодня вечером, я предвижу.

Если я умру, вы продадите дом. Если дом будет продан, в нем начнется ремонт. А раз ремонт, то, возможно, и прошлое всплывет в этих стенах.

Я убила Кристину. Можно считать это досадным несчастным случаем, но я-то прекрасно знаю, что никакой это не несчастный случай. Я убила Кристину, и сегодня Кристина хочет убить меня. Ее любовник объявился, и она восстанет из праха. Я знаю, что она на это способна – да, способна. Никогда не поздно вернуться и отомстить.

Но все это произошло в каком-то параллельном мире. На самом деле это было не здесь, а в параллельном доме, параллельной реальности. В тот год я была параллельной Грас. Я знала, что черный мир однажды снова откроется, что мне дали только отсрочку; и вот почти тридцать лет ждала исполнения приговора. Украдено тридцать лет жизни – украдено ради вас.

Сегодня начинается мой конец. Думаю, пора.

Обратите внимание, я не отрицаю своей вины. Я сделала Кристину ответственной за распад нашей семьи. Наверняка она была в этом не слишком виновата, я и сама неплохо справилась. Я мечтала сохранить свою красоту как крылатое насекомое минувшей эры в твердом янтаре – застывшей и вечной. Молодость становится наваждением, ее поиски – манией, а ее утрата – болезнью.

Красота становится умопомешательством, поскольку невозможно поддерживать ее в неприкосновенности. Моя былая внешность стала причиной всех моих страданий, всех ваших страданий и всех страданий этой девушки, которую я не назвала бы невинной, но которая, разумеется, этого не заслуживала.

Не прими это плохо, Лиз, дорогая, но мне легче от того, что ты не такая – не красивая. Красота – проклятие, поверь мне. Кристина и я за это заплатили; моя деградация сделала ее козлом отпущения.

Спрятать тело значило спрятать преступление. Я тогда в это верила. Хотела верить. Конечно, это не сработало. Ничто не исчезло, кроме меня самой. Морщины продолжили свой неумолимый путь, как трещины по стенам, стенам-хамелеонам, по моему лицу, по моему телу. По Фрейду «дом» – это место, где повторяется прошлое. Да, вы его продали – и хорошо сделали. Рано или поздно надо начинать с чистого листа. Я не смогла. Продать дом – значило выдать себя с потрохами

Сначала я думала закопать ее в парке. Но был самый разгар зимы, земля промерзла. И к тому же в саду я могла бы ее забыть, как мы забыли всех этих хомячков, золотых рыбок и прочих канареек в обувных коробках.

Кристина в обувную коробку не помещалась.

Через двадцать четыре часа вы съедетесь сюда, и мы отпразднуем Рождество, но я буду уже в пластиковом мешке, унесенном ветром, чтобы вскоре украсить собой ветку какого-нибудь кактуса посреди пустыни.

Что с ней ни делай, пустыня наступает.

Она наступает на меня, засыпает песком, обращает в камень и пожирает.

Я жила в грязи. Вырастила вас, касаясь своими грязными руками. Я вас заразила. Этот поступок отпечатался на моих ладонях, словно линия разбитого сердца.

Не наш дом проклят, старуха Шапель ошиблась. Проклята была я.

Что вы в этом поймете сегодня? Вы оба взрослые, со своим прошлым, своими ударами, своими драмами. Способны ли вы услышать то, что я говорю вам перед самой смертью?