Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер - Ольга Хорошилова Страница 5

В отеле наскоро устроились, побросали вещи и вышли гулять. «Собор здесь хороший, красивый и большой, внутри довольно простой, а снаружи — готический, строен из красного кирпича. Он красиво расположен на возвышенности, его кирпичная башня покрыта высоким медным коробом со шпилем».

Казалось, свою внешность, медный шпиль и кирпичную кладку храм перенял у своих громких шведских соседок, одетых в высокие чепцы, алые корсажи и молодой нахальный румянец. Дородные, краснорукие, нахальные, они стояли у входа и распевали непристойные вирши о свежайших мытых огурцах, пупырчатыми холмами выраставших из их пышных кособоких корзин. Но торговали не только у храма.

Сенатская площадь и Николаевский собор. Литография Ф. Тенгстрёма, 1838 г.

Лавки были повсюду — вокруг площади, на причале, вдоль улиц, во дворах. Иностранцы покупали в Або дорогие, но прочные перчатки из оленьей кожи, скандинавские грубые сукна, льняные ткани, финские кренделя. Энн и Анна заглянули к местному тузу, господину Кингелину: «Он держит большую лавку: шерстяные пальто, шерстяные материи — а также фарфор, стекло и пр. — очень воспитанный и услужливый господин». Потом пробежались по букинистам, но, кажется, так ничего и не купили. Днем, получив точно ко времени финские паспорта (за что Листер пришлось отблагодарить расторопного чиновника), они выехали в Гельсингфорс.

Природа кругом была изысканно-сумрачной, скандинавской, по-осеннему нерешительной — то мелкий серый дождь, то вдруг раззевается солнце. Кругом поля, поля, поля, — пепельные, мшистые, бледно-серые, палевые с серебристо-сиреневыми искрами вереска, с махрово-желтой пенкой календулы. Поля акварельные, кисти безымянного скупого художника, который сосредоточенно и бережливо накладывал краску в один лишь слой, не смешивая, не добавляя цвета, но иногда, здесь и там, позволял себе роскошь — рассыпал алые точки ягод, брызгами пурпура и кармина отмечал вереск и сентябрьский мох.

«Местность всюду живописная, — проворно шелестела Листер карандашом в блокноте, боясь упустить, позабыть, — местность живописная, дорога холмистая, много молодого леса со скалами, похожими на норвежские. Виды красивые. Заметила вербу и розмарин. Видела ало-красный мох на камнях. Повсюду клюква и брусника. Кленов нет, везде сосны, много берез. Красивые поля ржи, пшеницы, овса уже убраны. Видели много маленьких мельниц, там и сям. Почти не нашли отличий между этой местностью и той, что окружает Стокгольм, — здесь, как и там, все полно заботы и все ухожено».

В три часа завернули в Рунго, на маленькую уютную станцию — оплатили вперед «налог на проезд через мосты» — и двинулись дальше, по тусклой скандинавской акварели, скудные оттенки которой слегка уже растушевал робкий вечерний дождь. Ни пенной календулы, ни золотистых полей, ни багряного мха — дневные краски растекались от плаксивого грязного неба, убегали глинистыми струйками сумеречных дорог, смешивались в одну туманную сизую густоту, в которой лишь черные всхлипывающие силуэты хвойных лесов подсказывали путникам потерянную линию горизонта.

Вечером остановились в Кеале переночевать. Устроились в станционной избушке. Пол в их комнате по местной традиции устилал пахучий ельник. Вдоль стен — бурые лавки с матрацами. На стенах, проложенных мхом, — жухлые горчичники, таблицы расстояний, дорог и станций. Главным развлечением скучающих постояльцев была огромная карта Великого княжества Финляндского, прибитая у двери. Они с азартом и много раз ходили по ней перьями — завоеванные дороги победно отчеркивали, места неуютных ночевок уничтожали грубыми пробоинами. У Гельсингфорса, на самом подъезде к нему, красовался угольный след самоуверенного указательного пальца — постояльцы держали путь из Або в столицу.

Хозяйка вынесла англичанкам ужин: жареных рябчиков, клеклый хлеб и жирное масло, толстые блины с деревянной плошкой глянцевитого варенья. Потом, цокая тапками и языком, предложила деликатесы. Сказала: knäckebröd. Жесткое неподатливое слово клацало на зубах, как ее твердые дырявые буро-ржаные лепешки. С ними могли справиться лишь гранитные челюсти героев Калевалы. Но их потомки с аппетитом хрумкали каменные хлебцы, полагая, что они отлично чистят зубы, укрепляют желудок и кость.

Сало — Хямеенкюля — Бьорсбег — Кыркстад — Боллстад — Гран — приноравливая карандаш к ритму дорожной болтанки, Анна скрупулезно, по часам, отмечала время в пути и просвистевшие за окном версты. Она часто открывала дверцу экипажа, вглядывалась в даль. Но скупая финская природа, кажется, уже израсходовала весь свой запас красоты и шарма: «Натура сих мест небогата, страна мала. Но здесь, в Финляндии, мы себя чувствуем как дома. Дороги хорошие. Все здесь устроено гораздо лучше, чем мы ожидали».

Наконец в 14 часов 22 минуты мисс Листер и мисс Уокер, миновав пестрый шлагбаум, въехали в Гельсингфорс. Свежий, вычищенный, холеный, он был похож на юного чиновника, со взбитыми по моде локонами и бачками, в дорогом мундире и начищенных сапогах. Он умело делал фрунт — красиво тянулся классическими колоннадами, башнями и куполами, весь в ампирном легком лепном шитье, весь в орлах и листьях аканфа. Его шлагбаумы были его шпагами, фронтоны домов — треуголками, молодая свежая зелень — выпушками мундира. Приветливый и услужливый, «рад стараться» да «будет исполнено» — юноша Гельсингфорс был любимцем царя и недавно получил повышение — стал новой столицей Финляндского княжества. «Милый, очаровательный, красивый город» — таким его увидела Листер.

В Доме собраний, стоявшем у набережной, подруги взяли две комнатки для себя и каморку для прислуги: «Сразу же заселились, вполне уютно, хотя и на третьем этаже. Заказали обед на 18:30. И в 16:10 вышли с Энн на прогулку». Вернее, промаршировали — прямиком в Ботанический сад, новое финляндское чудо.

Гельсингфорс. Гравюра Д. де Тейлора, 1882 г.

Symphoricarpos racemosus (снежноягодник), viburnum lentago (рябина), lonicera caprifolia (жимолость), populus canescens (тополь сереющий), delphinium (шпорник), lythrum (дербенник). Листер крутилась в полузабытьи по тропинкам, читала этикетки и писала, писала, переводя на засушенную ботаническую латынь пышную жизнь юного сада. Она улыбалась своим великим ученым мыслям и бубнила под нос: «Да, определенно… определенно нужно запомнить эти изгороди из пихты и выстроить в Шибдене. Они будут хорошо смотреться. Определенно. И еще, пожалуй, флоксы, огуречник. Холодов не боятся. Значит, и в моем саду приживутся… Однако похолодало. Какой сильный ветер. Энн, тебе не дует… Что-что?»

Листер пробудилась, осмотрелась — Энн была далеко. Уже полчаса она обреченно и бессмысленно петляла по дорожкам, не зная, чем себя занять: в полубезумной беседе супруги со своим ученым двойником она была лишней. Листер окликнула подругу, нервно щелкнула крышкой часов: «Уже 17:45. Пора!» И замаршировала к выходу — Энн послушно засеменила следом, сутулясь, кутаясь от ветра, прилаживая бальные шажки к полувоенной поступи подруги.