Сережик - Сергей Даниелян Страница 47

Так я ее и похоронил, свою Маро. С куклой между ног.

Потом я вернулся домой. Туда, где когда-то лежал с бабкой Вардануш, куда ходили любовники Маро, где я обнимал Свету. Я поднял подушку Маро – не помню уже зачем. Там лежал конверт, и в нем – сто долларов. Может, их прислал отец, а может, это были именно те сто долларов, которые передал Гуго. Не знаю. Я купил ей на эти деньги гроб.

Похороны Маро были необычными, как она сама. Я о них не оповестил своих ленинаканских родственников, решил не делать из похорон шоу. Позвал только свою соседку и подругу детства Мелан. Нанял также священника, как полагается.

Мы с Мелан ехали за катафалком, и он почему-то поехал совсем не той дорогой, а в объезд, через весь город. Мне показалось, что Маро хочет прокатиться в последний раз по Ленинакану, где она, гордо хромая, не спеша переходила улицы, заходила в магазины, шла на работу, не обращая внимания на взгляды шоферов, которые сходили с ума от ее массивного зада, и заставляла Гуго ревновать. Я ехал позади катафалка и не спешил направить его в правильную сторону.

Наконец мы доехали – длинной дорогой – на кладбище. Когда рабочие поставили гроб на каменную плиту перед входом и отошли, священник начал молитву.

В это время поднялся сильный ветер, и покрывало, которым было укрыто тело Маро, заслонило ее лицо именно – я не придумываю и не преувеличиваю – на слове «Господь». Я человек не суеверный, но когда это повторилось в третий раз – на том же самом слове! – я посмотрел на свою спутницу Мелан и понял, что она думает то же, что и я. Священник начал молиться все громче и быстрее, проговаривая молитву так, как будто за ним гнался сам Люцифер. Поднялась пыль, в воздухе заплясали осенние листья и разноцветные целлофановые пакеты. Отпевание пришлось замять. Священник был опытным, и я понял, что есть короткий вариант этого дела. Священник позвал рабочих, и гроб понесли к могиле.

Я многократно навещал там бабку Вардануш, но кладбище старое, приходилось перешагивать через многочисленные чужие могилы и топтать их. А Маро понесли по другой дороге и спокойно, по тропинке, дошли до цели. Я подумал, что Маро в последний раз сделала для меня доброе дело. Научила, как коротко ходить на могилу бабки Вардануш.

Маро забросали землей, потом камнями. Камней было больше, чем земли, и получился бугорочек.

Мы шли к выходу. Я, священник и Мелан. Священник решил нарушить тишину и сказать что-нибудь утешительное, мол, ангелы Маро не оставят одну, а Господь Бог простит ей все грехи, и она будет счастлива… потом что-то о втором пришествии Христа. Я молчал, а Мелан это надоело. Она остановилась и сказала священнику:

– Слушайте, святой отец, подумайте лучше о себе. Маро даже там договорится и будет жить себе в свое удовольствие так, как она хочет.

Это было настолько в точку, что мы как будто скинули напряжение и упали со смеху. Священник сказал, что никогда не видел такого странного погребения. А я добавил:

– Надо было просто ее знать.

После похорон я позвонил в Лос-Анджелес и сказал маме, что Маро больше нет. Не знаю, что она подумала, но, помолчав, сказала:

– Да. Это ужасно.

Не знаю, что это означало. Мама была ее ровесницей и, наверное, предчувствовала свою смерть.

Как-то я навещал могилу Маро примерно через полгода после похорон. Могилы бабки Вардануш и ее сына Марлена-Сергея заросли травой, а вот у Маро пока было пусто. В Ленинакане плохая, каменистая почва, так что это было неудивительно. Не знаю, что меня натолкнуло на мысль позвонить маме в Лос. Время было неудобное, там была глубокая ночь, но я все же позвонил. И сказал, где нахожусь. Сказал еще невзначай, что на могиле пока трава не выросла. Мама помолчала и сказала:

– Я всегда говорила, что она ведьма.

Я понял, что доставил маме удовольствие, и пожелал ей спокойной ночи. Я всегда старался делать так, чтобы ей было хорошо. Ведь ей так мало оставалось жить.

Что касается меня лично, то я давно уже отказался ото всех и убил своих бабушек, дедушек, родителей. В себе. Даже если мама пока еще была жива, пыталась как-то рулить мной – это уже было вне меня.

Неправда, что, когда родители умирают, ты себя чувствуешь одиноким и понимаешь, что повзрослел и постарел. Все это напоминает мне бессмысленные тосты о родителях, об их светлой памяти. Как вообще за это можно пить? Это пафосно и глупо. Как те самые уродливые безвкусные могилы. Пить надо просто так, для хорошего настроения. Пить надо с хорошими людьми, с которыми можно и расслабиться, и погрустить, и помолчать. Жить вообще надо для удовольствия. Я благодарен родителям, что они меня научили, как нельзя жить.

Вместе с Маро я похоронил свое детство и не жалею, не хочу его возвращения. У меня нет о нем ностальгии. Когда поют «куда уходит детство», так и хочется ответить: «В жопу, Алла Борисовна, куда же еще?»

Наслаждайтесь, нам так мало осталось.