Крысиный король - Дмитрий Стахов Страница 47

Ему стало лучше, температура немного спала, фурункулы начали подсыхать. Андрей благодарил Радуцкую, извинялся за то, что причиняет столько неудобств, говорил, что лишь только поправится немного, то сразу освободит комнату. Радуцкая сказала, что оставаться в квартире он может сколько угодно, что хозяева сейчас в Швейцарии, что для нее помогать ему — долг. Горничная больше не пугалась, взяла деньги, принесла курицу, сварила бульон, но выздоравливал Андрей долго, осложнения, бронхит, он мог спать только сидя.

Ксения вернулась, когда он начал поправляться, привезла вяленой баранины — после Нижнего была в других поволжских городах, добралась аж до Астрахани, — была недовольна его бездействием — Андрей ничего о болезни, о фурункулах не сказал, думала, что у Андрея хандра, кашель от нее же, что он не может привыкнуть к свободе, говорила, что у нее такое было после освобождения, но она хандру преодолела, что пора подниматься, а потом еще поссорилась со случайно встреченной Радуцкой: Ксения уходила, Радуцкая как раз подошла к двери, они в гостиной, стоя друг перед другом, громко, в таких церемонных выражениях, словно не были подругами в детстве, выясняли отношения, но говорили о правительстве Львова, о продолжении войны, о том — на это упирала Ксения, — сочтены ли дни буржуазии. Ксения говорила, что паразиты должны уйти с исторической сцены. Радуцкая утверждала, что беда России в том, что с водой всегда выплескивают ребенка, что паразитов не так уж много, паразитов настоящих. Многие же из тех, кого Ксения причисляет к паразитам, просто необходимы для того, чтобы вести и дальше ту войну, в необходимости продолжения которой так Ксения уверена и на котором настаивает. Ксения потребовала назвать тех паразитов, кто был необходим, Радуцкая назвала несколько Андрею совершенно неизвестных имен, Ксения захохотала, Радуцкая обиделась, сказала, что ей требуется быть в госпитале, что разговор она считает незаконченным, хлопнула дверью, Ксения вошла, села на край кровати.

— Фигнер собрала два миллиона рублей на помощь амнистированным, — сказала она. — Твои деньги я забрала. За тебя расписалась. Надо организовать лабораторию. Тебе надо вспомнить бомбовое дело. И съехать отсюда. Горничная! Фу! На Петроградской стороне, на Покровской, открыли общежитие каторжан. В бывшем доме городовых. Я договорилась — тебе дадут комнату…

— Проще найти гранаты, — сказал Андрей, пытаясь освободиться: Ксения поймала его лежащую поверх одеяла руку, сжимала ее. Ее пальцы были гладкими, крепкими, ладонь мягкой. — У дезертиров. Я смогу договориться.

— Да, гранаты хорошо, но нужны и мощные бомбы, — настаивала Ксения. — Немцы прислали Ленина, — рука Ксении сопротивлялась, она отвела взгляд, смотрела на стену, на стене была маленькая картина, расчесывающая волосы женщина в спадающей с полных плеч кружевной рубашке, у женщины были румяные щеки, крупный нос, узкие глаза. — Нам надо готовиться — Ленин сказал, что он и его партия пойдут и на гражданскую войну.

— Но… — Андрей сам сжал пальцы Ксении, она подалась ему, ее рука стала словно тоньше, стала влажной. — К чему? К чему готовиться?

— Он хочет гражданской войны, как ты не понимаешь? Ему мало той войны, которая уже идет. Он говорит, что надо сделать так, чтобы война империалистическая стала войной гражданской. Он приехал в пломбированном вагоне, на германские деньги, он будет воевать, чтобы заключить мир с кайзером.

— Воевать ради мира? Но с кем?

— Со всеми. С нами… Он враг, понимаешь? Я говорила об этом, товарищи подняли на смех. А я им докажу! Ты читал, что он пишет? — Кто?

— Да Ленин же!

Ксения подняла руку Андрея, положила себе на грудь. Ткань ее платья была жесткой, брошка в виде паучка сидела под маленьким, узким белым воротничком, застегнутым перламутровой пуговкой. — Нет, не читал…

…Когда белье перестало приклеиваться к струпьям, Андрей побывал у родственников, в квартире Петра, на Васильевском. Приняли хорошо, но братья были — Владимир с женой приехал из Колпино, — обижены, что Андрей появился не сразу после освобождения.

— Ты должен был приехать ко мне, — говорил Владимир. — У нас коза, козье молоко тебе бы пошло на пользу.

— Я не мог. Мало ли как все повернулось бы. И как еще повернется. Я не мог сразу, это правила нашей работы, революционер не может подвергать опасности родственников, — объяснял Андрей.

— Когда тебя посадили в крепость, никто нас не тревожил, — Петр катал по столу хлебный шарик, жаловался, что хлеб сырой, что белого не купишь вовсе, что цены растут, что Прейс хоть и обещал, но платить больше не стал, а Петр у него уже больше десяти лет.

— Тогда было одно, сейчас — другое. Будет война всех против всех, тогда и старое помянут, и новое в строку вставят, — сказал Андрей.

Братья переглянулись, жена Петра, занятая рукоделием, уколола палец.

— Не пойму я — о чем ты? — Владимир чуть подался вперед.

— Так все просто — революция только начинается!

— Революция уже была, — сказал Петр. — Если кончится война, если вернутся с фронта все… Нужен мир, как можно скорее.

— Вот тогда и начнется другая революция, а потом за ней — еще одна, — Андрей отхлебнул остывшего чаю, на столе стояла вазочка с крыжовенным вареньем, со смородиновым листом и перчинками, он очень любил такое, его варили дома.

Братья смотрели на Андрея с удивлением — о какой еще революции он говорит? — оба они были высокие, ширококостные, коротко стриженные, темные волосы отдавали в рыжину, рты у обоих были тонкогубые, говорили они так, что сразу угадывался польский акцент. Петр уже не был эсдеком. Семья, работа. Но — сочувствовал. Владимир думал только о козе, молоке, урожае яблок.

— Будущие революции будут кровавыми, — сказал Андрей. — Будет не насилие даже, а террор, террор уничтожающий…

— Прости, но ты сам… — начал Владимир.

— Да, я был в терроре, в кровавой работе, но я говорю о другом терроре. Я видел тех, ну с кем я боролся, а будет все по-другому, будет террор безличный, террор страха…

— Я не очень понимаю, — признался Владимир, — ты всегда говорил мудрено, а теперь, после крепости…

— Нам надо защитить эту революцию, чтобы не допустить следующих, — Андрей начинал злиться. — Вы должны понять! Сейчас власть в руках кадетов, и нам надо…

— Да кто на нее нападает? — Владимир перебил Андрея, поднялся, шагнул к открытому окну, оттуда пахло свежестью. С братьями теперь говорить было ни к чему. Андрей плотно сжал губы.

— Пришло письмо от Марии, она теперь в Варшаве, — сказал Петр.

Андрей смутно помнил старшую сестру. Мария была с ним ласкова, гладила по голове, ладонь у нее была шершавая. Она разувалась, снимала тяжелые грубые башмаки, ходила в носках, носки пахли остро, но тогда ее шагов не было слышно, а так Марию, обутую в башмаки, можно было услышать издалека. И юбка у нее была из грубой ткани и пахла кисло, Мария с раннего утра работала на скотном дворе. Потом слышал разговор, будто у Марии шашни с помощником приказчика Гаффера — Андрей стоял за забором, по другую сторону чесали языки птичницы, — Андрею было так стыдно, что он заплакал, он любил ее саму, ее запахи, а птичницы говорили про Марию плохо.