Суперканны - Джеймс Грэм Баллард Страница 44

Забыв о своем «ягуаре», я пошел вниз по пандусу за троицей, направившейся в тоннель. Парижский экспресс отходил от перрона, пассажиры стояли у окон купе, их машины погружены на платформы в конце состава. Я вошел в туннель в тот момент, когда колеса сцепились с металлическими рельсами над моей головой, издав звук, похожий на крик боли, сквозь которую продефилировала девочка с матовыми губами.

В лабиринте узких улочек за Эльзасским бульваром собирались другие сообщники ночи — мальтийские шлюхи с их сутенерами, трансвеститы из Ресифи и Нитеруа, посыльные дельцов, сидящих в своих машинах на Авеню-Сен-Николя, аккуратно одетые матроны, которые, казалось, никогда не находили себе клиентов, но вечер за вечером возвращались сюда, мальчишки, ожидающие лимузинов, которые доставят их на виллы Суперканн, в эти особняки света, вздымающиеся в ночи.

После обеда во «Вье-Пор» мы с Джейн иногда прогуливались по этим жалким улочкам, удивляясь трезвому профессионализму работающих детей и безразличию местного отдела по борьбе с проституцией, не делавшему ни малейшей попытки спасти их. Думая о приюте в Ла-Боке, я вспомнил полосатое платье, колготки сеточкой и библиотечку Алисы, которую так трогательно собирал Дэвид Гринвуд. Здесь, на Рю-Валентин, Черная Королева была содержательницей борделя, а Зазеркалье наблюдалось разве что в грязноватых стеклышках — в пудреницах у местных шлюх.

Белокурый трансвестит с фигурой футбольного нападающего вышел из темноты — огромные ноги в туфлях на высоком каблучке, мускулистые бедра напоказ из-под крохотных атласных шорт. Его глаза обшарили улицу, проводили неторопливый автомобиль, за рулем которого сидел средних лет мужчина с лицом тоскующего банковского менеджера. Машина остановилась, распахнулась дверь, и трансвестит, нырнув на пассажирское сиденье, заполнил собой автомобиль, как разукрашенная цирковая лошадь.

Группка «вольвовских» дистрибьюторов — один так и не снял с нагрудного кармана аккредитационной карточки — наблюдала, как арабы-рабочие торгуются с уставшими шлюхами. Я шел за школьницей и двумя ее попечителями до самого конца Рю-Валентин, где у тротуара были припаркованы три фургона без номеров. Дверь одного скользнула в сторону, и на мостовую вышел водитель. Он заговорил с попечителями, а потом поманил пальцем девочку, которая покорно уселась на пассажирское сиденье.

Из окружавшей меня темноты доносился писк мобильных телефонов на фоне треска приемно-передающих радиоустановок. Я заглянул во второй фургон, за рулем которого сидел светловолосый парень в тренировочном костюме. Он отгонял сигаретный дым от пассажирки — двенадцатилетней девочки в декольтированном платье а-ля Мария Антуанетта и шелковых туфлях. Она смотрела в никуда через заляпанное ветровое стекло, безучастно перебирая пальчиками бомбошки зонтика.

Девочка, за которой я шел от самого гаража, слушала автомобильный приемник. Ее подбородок подергивался в такт музыке, а она, казалось, была вполне довольна и уверена в себе; она повернула зеркало заднего вида, чтобы проверить, не стерлась ли помада, — видение ребенка-женщины, такой же непостижимой, как и докторская дочка, с которой я потерял невинность бог знает сколько десятков лет назад. То неумелое соитие — неизвестно откуда взявшийся матрас на чердаке, тринадцатилетняя девчонка с острыми коленками, кусающая меня в плечо, — лежало за пределами моего мальчишеского воображения, оно обещало чудо, которое материализовалось, только когда я увидел Джейн, явившуюся к моей больничной койке с филантропическим визитом.

Я открыл свой бумажник и вытащил оттуда маленькую фотографию, найденную мной в туфле того русского, с которым я подрался у нашего бассейна. Даже в слепящем свете Рю-Валентин можно было разглядеть сходство между размазанным изображением серьезной и спокойной девочки, сфотографированной в московской квартире, и зрелой школьницей, поправляющей пучок волос на затылке — руки подняты, маленькие сосочки прижались к хлопчатобумажной блузке.

— Наташа…

Я убрал фотографию, пытаясь прикинуть, будет ли девочка все еще здесь, когда я вернусь из гаража на «ягуаре». Если повезет, я мог бы заплатить ее телохранителям, улизнуть от них и отвезти девочку к сестре Эмилии в Ла-Боку.

Черный автомобиль-универсал вывернул на Рю-Валентин и остановился рядом с фургонами. С водительского сиденья поднялась ухоженная женщина лет сорока, одетая, как стюардесса частной авиалинии. Она подошла к ближайшему фургону и заговорила с белокурым водителем, потом помогла Марии Антуанетте выйти из машины, поддержав ее за талию расшитого платья, и взяла ее зонтик, а девочка в шелковых туфельках перебежала в ее машину. Они растворились в ночи — девочка на заднем сиденье за женщиной-водителем, а фургон отправился следом, пригасив фары.

— Monsier?.. Çа va?.. [16]

Один из двух облаченных в кожаные пиджаки попечителей направился ко мне, словно собираясь поболтать о завтрашних футбольных матчах. Он закурил сигарету, сложив над медной зажигалкой ладони домиком — в свете пламени я разглядел его высокий польский лоб.

Школьница заметила меня, ее голова продолжала подергиваться в такт музыке. На ее лице появилась мимолетная улыбка, когда она вспомнила про мой выигрыш у гаражного автомата для приема денег за парковку. Она начала демонстрировать свои товарные качества — подняла подбородок, принялась поводить плечиками. Ожидая, когда я открою бумажник, она не сводила глаз с моих рук.

Я сделал жест в сторону няньки.

— Эй! Ждите меня с ней здесь. Я приеду на машине.

— Sept mille francs [17].

— Sept mille? Круто. Она, наверно, совсем еще маленькая.

— Семь тысяч франков… — Попечителю было лет двадцать. У него был такой же, как у девочки, заостренный нос и подбородок, и мне пришло в голову, что он может быть ее братом.

— Договорились. — Я открыл бумажник. — Наташа?

— Как вам угодно. Можно Наташа, можно Нина, можно Ниночка. Все равно семь тысяч франков. Ни «Мастеркард», ни платиновый «Амекс» не принимаются.

Я вытащил банкноты из бумажника. Я знал, что, как только девочка окажется в «ягуаре», ни один из этих ржавых фургонов за мной не угонится. Я протянул ему смятую пачку денег.

— Три тысячи сейчас, остальное потом.

— Потом? Когда вы вернетесь с небес? — Поляк отвернулся — с такими он дел не имеет. — Потом…

— Постойте! — Я достал из кармана ампулу петидина и протянул ему. — Посмотрите, вас это может заинтересовать…

Он в темноте скосился на этикетку, постучал по лобовому стеклу автомобиля и указал на фары. Девочка, продолжая дергаться под музыку, включила свет. Поляк прочел этикетку и окликнул двух парней, стоящих на дорожке перед задраенным складом строительных товаров.

Они направились в нашу сторону, их кожаные пиджаки казались маслянистыми в желтоватом сиянии уличного фонаря. Тот из двух, что был потоньше, вытащил сигарету из золотого портсигара.